Лягушки

«Опять начитанность прёт из меня! – выругался Ковригин. – Сейчас явно из-за того, чтобы оттянуть неизбежное!»

Привратница Роза дремала или делала вид, что дремлет, и то, что он не услышал от неё ни ехидств, ни похвал его гостье или его молодечеству, Ковригина порадовало.

– Ты укладывайся в спальне, – распорядился Ковригин. – Я лягу в кабинете на диване. Белье в тумбочке в спальне. Ты девушка хозяйственная, обойдёшься без моей помощи.

Но лихоманка, она же трусея, будто бы только что одолевшая себя и опавшая в мокрые простыни слабости, снова взъярилась, и Ковригин услышал:

– Нет, Саша, без твоей помощи я не обойдусь. Пожалуйте в мой уголок хозяином и повелителем!

Ковригин был уверен, что Хмелёва ожидает его, открыв хозяину и повелителю молодое и гибкое тело. Но нет, женщина пожелала, чтобы Ковригин для забав брачной ночи (или узаконенной ночи сюзерена) освободил её от бархатного гусарского костюма.

33

Пробуждение вышло деловым, а для Ковригина и похмельным. То есть он пребывал в состоянии вины перед человечеством, перед историей отчизны и её смутных времён, перед Антониной с племянниками, перед Хмелёвой (хотя та знала, куда и зачем приехала) и, естественно, перед самим собой.

«Идиот! – сокрушался Ковригин. – Безвольная скотина. Сам всё на себя обрушил!»

Опохмелиться можно было только Хмелёвой. Что Ковригин и сделал. Хмелёва в утренних ласках была благодарно-искренняя, фальшивых стонов, будто для кинокамеры, не издавала. Но уже соображала вслух в эротических паузах: «А что же мне сейчас надеть?..»

Ноги Ковригина сползли на пол. Конечно, минуты ничего не решали, но раз был обещан поход к открытию гименеева дворца, необходимо было к открытию Хмелёву туда и отвести. Хотя про время открытия Ковригин толком не знал.

– Так что мне сейчас надеть? – драма жизни озвучивалась Хмелёвой. – Выходит, что и нечего…

«Такая же, как все… – думал Ковригин. – Ничем не хуже…»

– А в чём Марина Мнишек появилась в Кремле? Вроде бы в платье из белого атласа, по французскому обычаю, всё украшенное драгоценными камнями и жемчугом, – размышлял Ковригин, и в мгновенных видениях наблюдал приближение Хмелёвой к ЗАГСу у метро «Беговая». – Или вот. На коронации в Успенском соборе ей преподнесли царские одежды…

– Не шути, Саша! Не издевайся надо мной! – печально произнесла Хмелёва. – Не кощунствуй. И никогда более не совмещай меня с Мариной Мнишек!

– Хорошо, – сказал Ковригин. – Но может, ты порадуешь себя и всех нарядом английской принцессы?

– Оно не моё, – серьёзно сказала Хмелёва. – Не из моей пьесы. И оно для церемонии. А сегодня церемония не предвидится. Сегодня день соблюдения административных норм.

«И ведь даже не поинтересовалась, – подумал Ковригин, – не отказался ли я от похода в ЗАГС. До того уверена в моей глупости. Или посчитала, что услуга оплачена?»

– Ты-то что на себя наденешь? – спросила Хмелёва.

– Джинсы да свитер, – сказал Ковригин. – Бумажки сдать, делов-то!

– Невесте прийти в штанах вроде бы не романтично, – сказала Хмелёва. – Но есть у меня вольная юбчонка со свитерком под тельняшку с Северного флота. А сверкающие наряды с кольцами отложим на полтора месяца. Если, конечно, миражи не рассеются и ты не передумаешь…

– Кольца и перстни никогда не носил и не буду носить, – сказал Ковригин, – не вижу в этом смысла.

– Но ведь полагается… – растерялась Хмелёва.

Лихоманка-трясучка-трясея с пылу с жару нечаянной высоты рухнула в хляби унылостей быта. «Полтора месяца, полтора месяца! Впереди ещё целых полтора месяца, полтора!» За эти полтора месяца, понятно, многое можно было успеть. Освободиться от чужой и невзрачной сейчас гостьи Москвы. Блефы свои очередные наручниками приковать к рёбрам радиатора. Хмелёву придушить. Или самому повеситься!

Нет. Свобода. Одна лишь свобода! От кабальных обязательств, пусть и принятых добровольно и с охотой, но по дурости и на время.

День был обыкновенный, желто-красно-зелёный, в осеннюю крапинку, не осчастливленный никакими зодиакальными предсказаниями и толщиной Луны, внесвадебный, однако у ЗАГСа асфальтовое пространство было забито тяжёлыми автомобилями с медведями, с пупсами над капотами и воздушными колбасами, явно – с фаллическими смыслами. Демографические салюты. Неужели и мне через полтора месяца придётся нанимать чёрно-праздничные чудовища с пупсами и надутой газом резиной, ужаснулся Ковригин.

Но ведь через полтора месяца!

А сейчас можно было и не подниматься на второй парадный этаж. Заявления в мендельсоновы дни принимали где-то в углах первого этажа.

И это место было найдено.