Лягушки

– Да ты что, Ковригин! Кощунство предлагаешь! – возмутился Дувакин. – Это ведь и впрямь произведения искусства!

– Ты уверен в этом? – спросил Ковригин.

– Уверен! – решительно заявил Дувакин. – К тому же выйдет нарушение требований жанра.

– Каких требований жанра? – удивился Ковригин.

– По легенде Литинститута, – сказал Дувакин, – шалый, но изобретательный студент Николай Рубцов при торжествах души снимал со стен коридоров в общежитии портреты классиков – Пушкина, Лермонтова, ещё кого-то, относил их в свою комнату и пил, чокаясь с ними. Это и называлось – пить с портретами. А ты предлагаешь пить не с подносами, а пить с подноса…

– Действительно, эко я попал впросак… – сказал Ковригин. – Ну, всё. Кушать подано.

А Дувакин ходил от подноса к подносу, губами шевелил, высказывался:

– Именно произведения искусства. Примитивного, простодушного, смешного, схожего с лубком, но искусства.

– Замечательно, – сказал Ковригин. – Но давай устраивайся на диване. Рюмки на своём месте.

Дувакин, спохватившись, вспомнил о предназначении «дипломата» и достал бутылку коньяка «Старый Кёнигсберг». А уже украшала низенький столик, бывший детский, запотевшая бутылка «Флагмана».

44

– И кто же одарил тебя столь ценным презентом? – спросил Дувакин.

– Господин Острецов, – сказал Ковригин. – Предприниматель и меценат. Владетель замка Журино. Если, конечно, он и есть владетель. Его презент. Якобы за мои культурологические опусы. Он читает «Под руку с Клио». И якобы за честь, оказанную Синежтуру, предоставлением права на постановку «Маринкиной башни»… Но есть тут некая уловка. Или ловушка. Я должен для господина Острецова нечто в Журине отыскать… То есть ему так хотелось бы… Давай выпьем. И вот вдогонку шпроты и вот селёдка с луком…

– Считалось, что синежтурский промысел лаковой живописи утих ещё в конце девятнадцатого века, – отправив селёдочный кус в желудок, заговорил Дувакин, – а он, оказывается, жив…

– Не иначе как стараниями мецената Острецова. Не бескорыстными. Нынешние подносы, в особенности с сюжетами «броня крепка, и танки наши быстры», охотно, с его слов, покупают в странах Тихоокеанского бассейна. Японцы берут и подносы с пейзажами. Так я думаю. Вот этот, коричневый с зелёным, поход лягушек, – явно для них.

– Мы длинной вереницей идём за Синей птицей, – пропел Дувакин.

– И мне эти слова пришли в голову, – сказал Ковригин.

– И что это за птица такая? – задумался Дувакин. – Явно не синяя.

– Откуда я знаю, – сказал Ковригин. – Может, воздушный корабль, дирижабль, предположим, старомодный, – раз похож на сигару. А может, и какая несусветно-межпланетная посудина, ковчег какой-то для переселения в благостные просторы.

– Слушай, Сашка! – в воодушевлении воскликнул Дувакин (а и ещё выпили). – А эта-то картина украсит твой текст! Дадим в цвете!

Он сейчас же замолчал, глядел на Ковригина настороженно, в ожидании, что приятель его возмутится и заявит, теперь уж окончательно, что печатать своё дерьмо никому не позволит.

Но не последовало от Ковригина окончательного заявления.

– И что ты будешь делать с этими подносами? – спросил Дувакин. – Где разместишь?

– Это я объяснил и господину Острецову, – сказал Ковригин. – Принять его презент я отказывался. Но в связи с тем, что он читатель «Под руку с Клио», я пообещал передать подносы журналу для украшения стен, если там посчитают это приемлемым.

– Посчитаем! – воскликнул Дувакин, глаза его горели. – Конечно, посчитаем!

Тут же он, видимо, сообразил, что столь пылкое выражение радости подтвердит мнение о нем как о человеке с руками загребущими. (Впрочем, чьё мнение? Сашки Ковригина, который и так знал о нём всё, как о куре в ощупе, да и какой издатель мог существовать нынче без рук-то загребущих?) Но так или иначе Дувакин замялся, рюмку с водкой поднёс ко рту и принялся проявлять великодушие и даже широту натуры.

– Спасибо! Спасибо! Завтра же обрадуем коллектив. Но ты себе хоть один поднос оставь. Вещи ведь музейные!

– Н-е-е-е-т! Ни единого! – заявил Ковригин, угощая себя красной рыбой. – А музейные подносы, числом – сто восемь, висят именно в музее Среднего Синежтура.

– Ну, вот хотя бы этот с вереницей и воздушным кораблём. А то совесть будет меня угнетать…

– И этот пусть будет у вас, – сказал Ковригин. – Тем более что с него вы намерены делать иллюстрацию к запискам Лобастова…

Слова последние по своей воле, не спросив разрешения у Ковригина, вылетели из него.

– Значит, ты даёшь добро, – вскричал Дувакин, – на публикацию записок Лобастова! Так понимать?

– Завтра решу, – пробормотал Ковригин. – На предварительных условиях. Гонорар брать не буду.

– Какие мы щепетильные! – усмехнулся Дувакин. – А рыбу красную едят. Малосольную! Гонорар-то тебе будет платить журнал, а не Быстрякова, не её фирма и фонды.

– Но откуда у журнала деньги возникнут? Не от сил ли неведомых, не от крыс ли каких водяных или тритонолягушей?