Лягушки

– Ну да, ты же государственный человек…

– Я так забронзовела и постарела?

– Потом отвечу, – сказал Ковригин и отправился к компьютеру.

– Один экземпляр пьесы испеки для меня!

– С чего бы вдруг? – спросил Ковригин.

– Бумаги я привезла много, и я помню машинописный экземпляр сочинения, там над названием «Веселие царицы Московской» ручкой было выведено: «Посвящаю Н. С.»

– И что? – спросил Ковригин.

– Потом ты эти слова зачеркнул и вывел: «Посвящается моему давнему приятелю Ю. Б.» И будто бы передал ему право распоряжаться сочинением.

– Было такое, – кивнул Ковригин. – По пьяни и из сострадания к нищему Блинову. Ты хочешь, чтобы я восстановил посвящение тебе?

– Да, – сказала Свиридова.

– Для тебя это важно?

– Важно, – сказала Свиридова.

– Хорошо, – сказал Ковригин. – А пока гуляй, подставляй лицо солнцу…

– Сначала я всё же прослежу, появится ли посвящение «Н. С.»

Появилось. Ковригин взглянул на присевшую рядом Свиридову. Принтер выталкивал из себя страницу за страницей, и он был принтер-спринтер, через полчаса работу свою должен был закончить, а стало быть, и отпустить Свиридову в Москву или Эдинбург. А Ковригину отчего-то возжелалось, чтобы общение со Свиридовой продолжилось.

– Что ты на меня так смотришь? – спросила Свиридова.

– А как я на тебя смотрю?

– Я и сама не знаю как…

– Просто мне на тебя приятно смотреть, – сказал Ковригин. – И вот ещё такая странность… Последние годы я видел тебя издалека. Из зрительного зала. Или сидя у телевизора. И узнавал о тебе по премьерам. Там ты ВИП-персона. То есть существо чрезвычайно значительное и недоступное, не имеющее возраста или пребывающее в возрасте президента либо губернаторши… Так, ещё пять страниц… Раскладывай… А вблизи ты куда приятнее и моложе…

– Ещё бы! – рассмеялась Свиридова. – Я моложе тебя! – Как это? – удивился Ковригин.

– Я моложе тебя на три месяца, – сказала Свиридова. – Раньше ты помнил про мой день рождения. Теперь забыл. Просто я рано начала. В театр и в кино меня взяли на четвёртом курсе. И вот, видимо, доросла до старух.

– В Синежтуре, в суете, я тебя невнимательно разглядел. Но сейчас разглядываю. Какая же ты старуха. Ты и впрямь моложе меня!

– Подтяжек, кстати, не делала, – сказала Свиридова.

– Тело, лицо и осанка у тебя на двадцать пять лет. Ну, ты и сама знаешь… Я сейчас про другое… – Ковригин явно волновался. – Дувакин сказал, что ты сама вызвалась съездить сюда курьером… Почему?

– Болтун твой Дувакин! – нахмурилась Свиридова.

– Наврал? – удивился Ковригин.

– Ну… – замялась Свиридова. – Ну, не совсем наврал… Но неточно выразился. Ну, напросилась! Хотела тебя повидать. И в себе кое-что проверить…

– Так… – принялся постукивать ладонью по стопкам бумаги Ковригин с намерением придать экземплярам ровность типографской аккуратности. – Закончили. Хороший принтер. Четыре экземпляра. Два мне, один – Дувакину, один – тебе. Давай его.

Свиридова придвинулась к нему, струи её волос коснулись щеки Ковригина, и Ковригин понял, что печь он протопил не зря, Свиридова в его хоромине ночевать останется, и он её желанию противиться не будет, а как и где проведёт ночь водитель Коля (хоть бы и на кухонном диване), это уж его, Колино, дело. Впрочем, присутствие Коли в саду и возможность проявлений настырных интересов Кардиганова-Амазонкина порыв Ковригина пригасили. Он, к удивлению Свиридовой, отодвинулся от неё, быстро надписал на последней странице: «Милой и по-прежнему юной… (над последним словом поразмышлял и выбрал)… Наташке с Трифоновки. А. Ковригин». Свиридову, показалось Ковригину, надпись не обрадовала, будто она ожидала более пылких слов. Или вообще – неизвестно чего…

– По-прежнему юной… Комплимент этот вызван чем? – спросила Свиридова. – Вежливостью? Или милостью к старухе?