Лягушки

– Нет, нет! – заверил Ковригин. – Задумался. Черёмухи всегда было много на берегах Реки.

– На подносе нет никаких примет присутствия рядом большой реки, – вступила в разговор Антонова.

– Надо всё же собирать краеведов, – сказал Ковригин.

– Не надо собирать краеведов, – выдержав паузу, а может быть, и не выдержав, а утихомирив в себе растерянность, произнёс Острецов. – Во-первых, они спят и не обо всём им следует знать. А во-вторых, вы, Александр Андреевич, начинаете что-то существенное вспоминать. Конечно, можно сейчас же отправиться в музей, поднять храпящих ночных сторожей и усесться на стулья перед черемуховым подносом. Но не надо.

– Хозяин – барин, – сказал Ковригин.

– Вы не деликатны, Александр Андреевич, – с укоризной произнёс Острецов.

– Не деликатен, – согласился Ковригин. – Тем более что вы мне не хозяин. Просто вы просили поспешать. И не допустить, чтобы актрису Хмелёву уморили. За тем я и сорвался из Москвы. Но ваша игра мне надоела. Завтра же я отправлюсь в Москву.

– Никуда вы не отправитесь, – резко сказал Острецов. – Для вас важна судьба Хмелёвой, и вы желаете её спасти. Во-вторых, вы уже были некогда в Черёмуховой пасти, и вас тянет там побывать снова. И уж точно увидеть её в музее.

В восемь утра Ковригин поспешил в городской музей. Удивил кассиршу и охранителей искусств. Джоконда в Лувре. И при толпе – все с ней один на один. А тут он и впрямь был один на один с Черёмуховой пастью. Слово «поднос» исчезло из его сознания.

Черёмуховые заросли были весёлые, весенние, звенящие.

Но из-под земли чёрным пятном к ним подбиралась печаль.

Вспомнился холодный день, с мокрым, кажется, снегом, да, именно с мокрым снежком, убивающим цвет, превращающим живопись в чёрно-белую графику, когда Юрка Шеленков привёл их к незнакомым черёмуховым зарослям (это было уже после похода по песчаному берегу Реки, напугавшему матерей) и сказал: «Поглядите, какой здесь танец!» Севка помолчал и молвил важно: «Где же тут танец! Это какая-то черёмуховая пасть!»

А потом Юрка не раз с лукаво-вороватым свечением глаз раззадоривал приятелей у костерка (жарили рыбу из воронок) рассказом о том, как открыл в Черёмуховой пасти подземный ход (отвалил какой-то камень, и под ним – ход), как пролез вниз, видел в нишах скелеты, но без факела далеко пройти не мог, и надо искать клады, готовиться к походу серьёзно, пока же никому ни-ни…

А потом…

Тут присланный Острецовым джип повёз его в Журино.

– Хороший поднос, – сказал Ковригин. – И смотрится в своём приделе замечательно.

– Николай Селиванов, – кивнула Антонова, – один из лучших синежтурских мастеров лаковой живописи. Купцы подносили его работы заезжим чиновникам.

– В годы Наполеона он жил? – спросил Ковригин.

– Да. Он был молод, но уже сложился как мастер. Между прочим, в двенадцатом году он был в Москве, каким-то подмастерьем у Репниных.

– У Репниных? – спросил Ковригин.

– Потом его привезли сюда, у Репниных здесь были рудник и заводик…

– Интересно, – пробормотал Ковригин. – Интересно… А что на подносе за воздушный корабль?

Вера Алексеевна пожала плечами.

– Всё это, Александр Андреевич, действительно интересно, – сказал Острецов. – Но у нас – цейтнот… Каковы ваши догадки, Александр Андреевич?

– Записки отца я не перечитывал, – сказал Ковригин. – Но кое-что вспомнил. Однако где эта Черёмуховая пасть? Знаю только, что она не на берегу Реки. Скорее всего, к северу от усадьбы. Видимо, в свои зрелые годы отец всё же возвращался в Журино, но отыскать эту пасть не смог. Но они что-то там открыли, куда-то спускались. То есть открыл наш заводила Юрка, а название пришло в голову самому младшему из нас – Севке. Возможно, это место называют и иначе. Но над подносом-то стоят слова – «Черёмуховая пасть».

– Опять вы и ваш отец – одно лицо! – воскликнул Острецов. – Я рад этому! Вы искали клад? И открыли подземный ход. Или провал в пасть.

– Возможно, – сказал Ковригин.

– Афанасий! – крикнул Острецов.

Сейчас же возник Афанасий Банников, готовый на подвиги.

– Вольно, – великодушно пошутил Острецов и потратил три минуты на вышёптывание указаний экстренного характера. Афанасий выслушал шефа и степенно удалился совершать дела.

Через полчаса Афанасий вернулся, протянул Острецову листок бумаги, сказал:

– Сведения от Уколова.

– О-о! – оживился Острецов, то ли заранее радуясь сведениям от Уколова, то ли просто удачному выбору поисковиков.