Лягушки

– Вот! Ну, вот! Я же говорил! И предположения мои оправдались! Вы, Александр Андреевич, всё время что-то вспоминали, пальцы рук и ног вашего батюшки, его приятелей Юрки и Севки становились вашими пальцами, их глаза вашими глазами. Они вспоминали о том, чего с вами не было…

– Это мои фантазии, – сказал Ковригин. – Это особенности моих фантазий. Я фантазёр. Вы это знаете. Но что в них толку, если мы ничего не нашли?

– Найдёте! – будто распорядился Острецов. – И вы ведь вспомнили о чём-то важном.

– Именно о чём-то, – вздохнул Ковригин. – А вот о чём, понять не могу.

Было предложено отдохнуть до утра. В гостеприютном домике имелись спальни и кухня с забитыми холодильниками. Веру Алексеевну, Алину и Анатолия, на неделю по велению Острецова отозванного от служебных дел, это предложение устроило. Алину и Анатолия даже обрадовало. А Ковригин попросил отвезти его в город, в гостиницу.

– Вы чем-то напуганы? – спросил Острецов. – И вас угнетает здешняя атмосфера?

Спросил будто бы с долей ехидства или превосходства, но было понятно, что Острецов, на минуты повеселевший, сам чем-то напуган, и его нервирует пребывание в замке.

– Есть что-то, – признался Ковригин. – Не по себе как-то. Но главное – не в моём настроении. В гостинице остались тетрадки отца, хочу всё же понять, что я вспомнил.

Однако в гостиничном номере тетрадки отца Ковригин открывать не стал. Его раздражал сейчас запах старой выгоревшей бумаги. Раздражал и пугал. Ему был необходим запах ландышей и кувшинок в речной воде. Заснуть Ковригин не мог, вертелся, искал удобные позы, одеяло перекручивалось под ним в пододеяльнике. Вышел в гладильно-чайную комнату покурить. Сел на табуретку.

Вон там, в дверном проёме, стояла она. Сонная, подвыпившая, прекрасная, искавшая Васю Караваева.

Брысь! Исчезни!

Думать надо было не о ней.

Думать надо было о страдалице Хмелёвой.

Хотя страдала ли сейчас Елена Михайловна Хмелёва? В чьём гардеробе недавно имелись бархатный гусарский костюм и платье британской принцессы.

Вспомнилось:

Черемуховая пасть.

Эти два слова произнёс сестрице Антонине архитектор Прохоров, муж, то ли восстановленный, то ли бывший.

50

Острецов просил, если что, звонить ему в любое время, не беря во внимание часовые пояса.

Ковригину бы сосредоточиться и выдавить из своего сознания хоть капельки смысла, способные дать направление его мыслям, но он понял, что снова будет думать о ландышах и речных кувшинках. Набрал номер Острецова. Соединили его не сразу, а после выяснения личности звонившего.

– Мстислав Фёдорович! – чуть ли не выкрикнул Ковригин. – Черёмуховая пасть!

– Что значит «Черёмуховая пасть»? – рассердился, видимо, Острецов.

– Я думал, что жителям Журина это понятие известно, – растерялся Ковригин. – Я не знаю. Но я слышал о нём от отца. Теперь вспомнил. И ровесник мой, муж сестры, помнит об этой пасти с детских лет, с игр в пиратские клады.

– Так, так, так, – теперь Острецов оживился, отходил ото сна. – И что вы думаете о черёмуховой пасти?

– Возможно, местность какая-нибудь особенная, – предположил Ковригин. – Возможно, парковая достопримечательность…

– Тогда надо звонить Антоновой. Она у нас в знатоках…

– Зачем будить уставшую женщину? – опечалился Ковригин.

– Затем, – сказал Острецов, – чтобы потом не жалеть о потерянном времени. Не выключайте мобильный. Ну вот. Она и не спала. И сразу же сообщила, что Черёмуховая пасть – это поднос.

– Поднос? – удивился Ковригин.

– Отдел синежтурских диковин, – сказал Острецов, – вы не могли посетить. Но сейчас он открыт. По методике отечественных и европейских музейщиков в зале устроен придел для показа одного экспоната. Со специальным интерьером и подсветкой. И сейчас там экспонируется поднос с инвентарным названием – «Черёмуховая пасть». Соединяю вас с Верой Алексеевной Антоновной.

– Ну, поднос, – вяло сказал Ковригин. – Толку-то что от его названия?

– Александр Андреевич! – заспешила Антонова. – Поднос этот выполнен в начале девятнадцатого века, он очень яркий, хорош по колориту и создан явно синежтурским автором, а потому наверняка связан с каким-нибудь известным в ту пору местом. Или с каким-либо местным преданием. Надо искать сведущего краеведа. Их у нас много.

– Сколько вы отыщете краеведов, – сказал Ковригин, – столько сейчас же отыщется в вашей местности и Черёмуховых пастей.

А сам вдруг ощутил запах майской черёмухи, кусты которой сгибались прямо к холодным струям Реки. Дальше шел обрывом высокий песчаный берег, весь в ласточкиных гнёздах (более их не приходилось видеть). Потом услышал крики матерей или старших сестёр: «Юрка! Саша! Ирина! Севка! Женька!». Юрка Шеленков прижал палец к губам: «Пусть поволнуются и сами найдут!» И молчали, прижав к лицам, к груди охапки наломанных веток черёмухи. Поход по берегу реки через мелкую протоку к черёмуховому острову затеял Юрка, мне было жалко матери, сам бы ревел, если бы она пропала… Но мы были уже найдены, и теперь нам предстояло выслушивать нотации, а кому и быть выпоротыми…

Кому – мне? Кто – мы?

– Александр Андреевич! – услышал Ковригин голос Острецова. – Вы там не заснули?