Лягушки

– Ужин, – сказал Ковригин. – И давайте сразу договоримся. Я здесь не в гостях, а командировке от журнала «Под руку с Клио». И на деньги этого журнала. А заказ я уже сделал.

– Пусть будет так, – сказал Острецов. – Тогда перейдём к делу, для вас, выходит, неурочному. Дело непростое и для вас может оказаться опасным.

– Я имею право обращаться к вам с вопросами? – сказал Ковригин.

– Можете, – сказал Острецов, – но с короткими и по делу…

– Что вы называете опасностью?

– У меня много завистников и недругов, – сказал Острецов. – Они способны на самые неожиданные каверзы. Эти каверзы могут втянуть в себя и вас…

– Догадываюсь, – сказал Ковригин. – А что вас, Мстислав Федорович, более всего волнует или даже страшит в этой истории?

– Хорошо, – сказал Острецов (а уже явились на стол расстегаи и графин с водкой). – Я отвечу. Моя репутация и волнения, вызванные исчезновением женщины, мне не безразличной. Эти составляющие можно признать эгоистичными или тщеславными, а для вас и ничего не значащими. Но есть понятия о чести, а возможно, есть и любовь. Город гудит. Интересно. Сто версий. Острецов, мол, желал создать замковый театр с крепостными актёрами, стал бы их мучить, как Карабас своих кукол, вот его прима и попыталась сбежать в свободы жизни от его пирожных и бриллиантов. Другая версия. Красавица и чудовище. Аленький цветок. Если Острецов внешне не урод, то, возможно, он урод и извращенец моральный. Или он лишь замещает чудовище, а чудовище – в подвалах тайны, и ещё покажет себя не только Хмелёвой, но и всему городу.

– Что вы знаете о Тритонолягуше? – спросил Ковригин.

Острецов глядел на него в раздражении.

Была бы у него в руке шпага графа Турищева, он бы Ковригина пропорол, а кишки неучтивца намотал на дамасскую сталь.

– О чём? О ком? – вскрикнул Острецов.

Янычары его напряглись за столиком у окна.

– Я не знаю, я не слышал ни о каком Тритонолягуше, – сквозь зубы проскрипел Острецов.

А было видно, что знает и слышал.

– Простите. Нашло что-то, – сказал Ковригин. – Народная молва рождает мифы. Разных значений. Государственных. И местных. В нашем случае – городских. В этих мифах, несмотря на всяческие уточнения СМИ, мы и живём. И чем мифы нелепее, тем навязчивее лезут в сознание. Ещё раз извините, в частности, и за то, что нарушил ход ваших мыслей о репутации.

– Ладно, – сказал Острецов. – Изначально было оговорено ваше право на внезапные вопросы.

Служивые у окна снова принялись тыкать вилками в салаты. Делали это вяло. Видно, явились на пост сытые.

– О собственной репутации мной, пожалуй, произнесено достаточно, – сказал Острецов. – Я – циник, и перетерпел бы городские мифы. Но, увы, дурная молва приносит неудачи в профессиональных делах. А не жулик ли он, не чёрный ли маг, не чудовище ли, не следует ли держаться подальше от него и его предприятий? Но моя репутация вас вряд ли заботит. Хотя я и тут косвенным образом надеюсь на вашу помощь…

– Каким же именно образом? – спросил Ковригин.

– Вызволением Хмелёвой. Она мне не безразлична. Я не собирался держать её в застенке хотя бы и час, дабы наказать её за что-то или припугнуть. Не собирался я и заставить её жить взаперти или на сцене крепостного театра. Она всегда была свободна и могла блистать хоть в Москве, хоть на Бродвее. И дом она получила бы в Майами. Я обижен ею, а пожалуй, и обманут. Имею сведения, что и вас она раздосадовала. Но вы имеете на неё влияние. И у неё надежды на ваши будущие пьесы…

– Но… – сказал Ковригин. – Вы, Мстислав Федорович, человек здравомыслящий. Циник даже. И как же вы можете полагать, что живое существо, зажатое где-то внутри камней, всё ещё дышит и стонет, хотя там не должно быть ни еды, ни питья, ни канализационных устройств?

– Нам неизвестны все тайны, ловушки и остроумия Журинского замка, – сказал Острецов.

– Это да… – задумался Ковригин. – Это существенно. И всё же… А если вдруг какой-либо ваш недоброжелатель загнал в какую-нибудь щель хитрое устройство, способное издавать имитационные звуки, распустив при этом в городе выгодные для него слухи, а никакого живого существа между стен или в стенах нет?

– Всё исследовано специалистами и приборами мирового класса, – сказал Острецов. – Не говоря уж об экстрасенсах. Заключение: есть в замке полость, и в ней – именно живое существо, по пластике движений – женщина. Но достать его (её) из узилища не смогли даже водолазы.

– И призвали меня? – сказал Ковригин. – Зачем? Что я-то могу сделать?

– Понимаете… – Острецов впервые сидел напротив Ковригина не хозяином города или хотя бы хозяином положения, в каком Ковригина можно было принудить к чему-либо не одними лишь утюгами, а явным просителем, – вы рассмеётесь, но обратиться к вам посоветовал проверенный в делах ясновидящий…

– Не Тритонолягуш ли? – спросил Ковригин.

– Что вы привязались к какому-то тритонолягушу! – рассердился Острецов. – Мой подсказчик – человек. И у него интуиция…

Острецов успокаивался, угроза, возникшая было в серых глазах, утихала, они снова становились просительными.