Лягушки

Матушка держала в хозяйстве ванну неизвестного происхождения. Ванна была заведена для хранения в ней подарочно-падшего навоза. Были сезоны, садоводы и огородники с ведрами и скребками ходили по тропам коровьего стада и конных пастухов с подпасками. Ковригина с Антониной мать не раз отправляла в экспедиции за испускавшими ещё пар удобрениями. Навозом Ковригин давно не увлекался, овощи и картошку проще было закупать в магазинах, ванна лежала в сарае пустая и чистая. Ковригин высыпал в неё опята из мешков, они разместились в ванне с горкой. Вёдер шесть, не меньше…

Темны в конце октября вечера, и холодна вода в трубах поселковой водокачки.

– Что делать, Тонь? – спросил Ковригин.

Спросил так, будто полчаса назад он говорил с сестрой о мелком житейском затруднении, а ничего серьёзного в их отношениях не было.

– А что такое? – встревожилась Антонина.

– Опята пошли, – сказал Ковригин. – Мне подфартило, и я по жадности нарезал шесть вёдер. Они молоденькие, чистые, но вода холодная. Я, конечно, готов просидеть ночь на кухне, очистить грибы, но дальше-то с ними что делать?

– Очисти, промой, – сказала Антонина. – А я с утра приеду.

И приехала. День опять был сухой, безветренный, и Антонина сняла не только куртку, но и зелёный свитер, в желании подставить тело солнечным лучам, но долго прохаживаться в топ-маечке не смогла. Ветерок с северовостока иногда приносил студёные воздушные струи.

– Гладкая ты стала женщина, гладкая, – оценил сестру Ковригин. – Отъелась…

– А сам-то! – отмахнулась от него Антонина. – И ещё навязываешь мне тонну опят… Кстати, чего это ты не убрал колышки с верёвками?

– Времени не было, – сказал Ковригин. – Дувакин озаботил заказами.

– Петечка рассказывал. Говорит, ты испёк шедевр. Почитаем. Так. Пойдём на кухню. У меня немного времени. Надо ещё школьников забирать домой.

– Машину можешь взять, – сказал Ковригин. – Мне она не нужна. Я – пешеход.

– Ты что, не увидел мой автомобиль? – удивилась Антонина. – Я сейчас разъезжаю на «ситроене» Прохорова. А он в командировке. Заканчивает объект. Надо полагать, секретный.

О подруге и дизайнерше Ирине Ковригин спрашивать не стал. Да и не успел бы. Шагнув в домик кухни, Антонина чуть ли не рухнула, издав вскрик то ли радости, то ли ужаса. Тазами с мытыми опятами кухня была заставлена.

– Ну, ты, Ковригин, даёшь! И это ты всё набрал?

– За час, – сказал Ковригин.

– Сам-то хоть жарил?

– Большую сковородку, – сказал Ковригин. – И рис отваривал. Объелся.

– Хорошо. Готовить буду в Москве. Для тебя заморожу. Давай погрузим в багажник, и я полечу. Приехать смогу теперь лишь в воскресенье. У Серёжки занятия и по субботам. А к воскресенью все опята выберут. Досадно.

– Звери, – сказал Ковригин.

– Кто звери?

– Те, кто заставляет детей сидеть в лицеях по субботам.

– Да! Погоди! Ты просил узнать у Прохорова про журинские картинки и рассказы отца. Я звонила Прохорову. Ничего вспомнить он не мог. Мол, весь в запарке и куче дел… Сказал только: «Черёмуховая пасть»!

– Какая такая черёмуховая пасть? – удивился Ковригин.

– А я почём знаю, – сказала Антонина. – Прохоров будет звонить, переспрошу. Бегу. Только бы в пробку не попасть. А ты что, снова поедешь в Синежтур?

– С чего ты взяла?

– Дувакин сказал.

А уж грибы были уложены в багажнике.

– Пусть сам и едет, – проворчал Ковригин.

– А как твоя привозная невеста? – спросила Антонина. – Как протекает её беременность? Нормально ли? Съязвила всё-таки…

– Она мне не невеста, – нахмурился Ковригин. – И она не беременна. А сейчас она вроде бы пропала.

– Вот как! – удивилась Антонина.

Какие чувства возникли тут же в благородной нынче Антонине, вызнавать Ковригин не стал. Да и не смог бы. То ли сострадание к лопуху-братцу, то ли, напротив, радость в связи с освобождением его же от чар (оков) несомненной авантюристки и пройдохи. Антонина обняла брата и расцеловала его. С минуту они стояли, прижавшись друг к другу, растроганные, очищенные от скверны сегодняшним примирением. Обиды и досады отлетели от них.

– Ну, ладно, ладно, – заспешила Антонина. – А то я сейчас слёзы пущу.

И укатил желтый «ситроен».

«Что-то я должен был запомнить… – соображал Ковригин. – Черёмуховую пасть. Вот что!»

Теперь он был уверен, что слышал эти два слова от отца. Но о чём они, вспомнить не мог.