Лягушки

– Это мнение Синежтура. И Острецова, в частности. – Острецов, как ты помнишь, – сказал Ковригин, – побывал у меня со своими подносами. Проведя перед тем следственные действия и изучив документы. Я ему выложил всё, о чём знал. Но у него засело в голове, что в Журине, в замке, кто-то сидит в тайнике, ему недоступном, и временами тяжко воет, и этот кто-то – Хмелёва. И еще засело в сознании Острецова, что именно я способен проникнуть в застенки…

– Знаю, знаю, – сказал Дувакин. – Вот и съезди. Хоть на два дня. А в командировочной бумаге цель назовём – очерк о синежтурских подносах.

– Потом вы дадите репортаж с картинками о расправе надо мной, – сказал Ковригин, – на Площади Каменной Бабы и увеличите тираж журнала…

– Не шути так, – сказал Дувакин. – Ты нам нужен как автор «Записок Лобастова».

– Ты представляешь, Петя, – сказал Ковригин, – сколько дней звучат стоны и вопли в простенке, где нет ни кухни, ни отхожего места…

– Как ты поедешь? – спросил Дувакин. – Можешь чартером, на самолёте Острецова…

– Петя, – сказал Ковригин. – Я, между прочим, лекции должен читать. Цикл их… Как раз время подошло.

– Должен тебя огорчить, – сказал Дувакин. – Я звонил твоему ректору Лукину, и он мне сообщил, что у них учебный процесс сдвигается, из-за гриппа, из-за масок, из-за кризиса, ещё там из-за чего-то, и тебе влезать на кафедру придётся в лучшем случае через месяц. Так, как ты будешь добираться до Синежтура?

– Дирижаблем, – сказал Ковригин.

– Хорошо, передам Острецову про дирижабль…

Ковригин в сердцах выключил мобильный.

И всё же Ковригин полетел в Средний Синежтур. Обычным рейсом. Из Домодедова.

49

Сомнения его были поколеблены. Звонком троих. Номер его телефона, естественно, им подсказал Дувакин. Трое звонивших были – подруга Хмелёвой, байкерша Алина, её ухажёр, летчик, и главное – Вера Алексеевна Антонова. По их сведениям, томится в простенке или в застенке именно Леночка Хмелёва, и необходимы его присутствие, его способности, или особенности, ради вызволения Хмелёвой. «Это серьезно, – сказала Антонова. – Прилетайте. Обо всём расскажу. Поверьте мне…»

Вере Алексеевне Антоновой Ковригин не поверить не мог.

Но рассказать о чем-либо Вере Алексеевне Ковригину не удалось. В аэропорту к трапу прибывшего из Москвы самолёта прикатили два чёрных джипа, и Ковригина властно-бессловесно пригласили в один из них.

Острецова в автомобиле не было.

«Ну вот, и повезли на растерзание, – подумал Ковригин. – Ну и правильно. Так и следует поступать с дураками…»

Спокойно как-то подумал. На растерзание так на растерзание. Сам влип.

Окно джипа было тонированное, за рулём сидел Аль Пачино, и куда его везут – в Журино ли, в охранное ли учреждение Острецова, Ковригин не гадал, да и гадать было бы бессмысленно. Но поездка вышла короткой, и молодой человек в чёрном котелке и с баками открыл перед Ковригиным дверь и сказал:

– Гостиница «Слоистый Малахит», Александр Андреевич. Как и было заказано и оплачено вашей редакцией. Вы устали с дороги и голодны. Через полчаса ждём вас в ресторане.

– Спасибо, – сказал Ковригин.

В номере Ковригин вышел из ванной и присел на застеленную постель. Запах ландышей взволновал его. Неужели здесь не меняли постельное бельё? Если после него никто не занимал номер, могли и не менять. Хотя вряд ли… Просто запах ландышей оказался столь устойчивым, а стараний выгнать его или оскорбить, скажем, хлоркой не было проявлено, вот он и остался ожидать нового явления Ковригина.

А возник запах ландышей в номере триста семнадцатом после неудачной попытки выспаться здесь Натальи Борисовны Свиридовой.

Теперь он напомнил Ковригину о её теле.

Но приходила Натали Свиридова тогда к влюблённому в неё юнцу Василию Караваеву, автору замечательных сонетов.

«А иногда она пахла речными кувшинками…» – вспомнилось Ковригину.

Однако труба звала. Надо было спускаться в ресторан. У двери с табличкой «спецобслуживание» стоял метрдотель.

– Господин Ковригин? – спросил он.

– Он самый, – кивнул Ковригин.

– Проходите. Столик выбирайте сами. Но желательно, чтобы он был не у окна.

«Если кто-то и намерен стрелять, то наверняка не в меня», – рассудил Ковригин.

Метр проследил за проходом Ковригина и остался доволен выбором столика.

Зал был действительно пуст, а у столика именно у одного из окон при салатах и фруктовых напитках сидели двое молодых людей, один из них недавно в саду Ковригина держал в руках подносы с лаковыми картинами. Ковригин поприветствовал кавалера при подносах (Ванникова, вроде бы), но не был удостоен ответного жеста – возможно, нарушил протокол или приличия общения с обслугой.

По этим приличиям обслуге не требовалось вскакивать при появлениях начальства и взирать в движения босса в ожиданиях «чего изволите?». А Мстислав Фёдорович, Острецов, на слуг и не взглянувший, был нынче в сером пиджаке поверх бежевой водолазки, то есть в наряде явно не церемониальном, а располагающем к доверительному общению.

– Добрый день, Александр Андреевич, – быстро сказал Острецов. – Спасибо, что откликнулись на просьбу. Что вам заказать? У вас что – обед? Ужин?