Лягушонок на асфальте (сборник)

Лёна стояла перед огородной дверцей, словно ждала кого-то. Едва Вячеслав спрыгнул

с крыльца, она мгновенно распахнула дверцу, подалась вдоль плетня.

Он догнал Лёну. Шагал рядом, но она даже не взглянула на него.

Немного погодя, все так же не глядя, она спросила, куда он направился. Он ответил,

что с нею, потому что ни разу не был на деревенской свадьбе. Она печально покачала

головой. Замужней женщине явиться на свадьбу с чужим мужчиной, притом никем не

приглашенным, стыдобушка.

- Вам обязательно на свадьбу?

- Обязательно.

- Вернемся? - Его сердце сбоило, охваченное тревогой.

- Единственная среди мужчин? Да еще в застолье?

- Паша Белый вам как родной дед.

- Слыхали: прельстительная.

- Беру вас под свою защиту.

- Негоже ярочке идти под защиту волка.

- Я волк?

- Хмельной мужчина - волк. Вам ведь, чуть выпьете, все равно за кем гоняться.

- Я каплю выпил.

- Мною любовались?

- Вашей непосредственностью.

- Ну, я на свадьбу.

- Вернемся, Лёна.

- Приятный разговор, да ни к чему. Счастливо оставаться.

- Сейчас мы уедем. Погодите! Можно я помолюсь... на вас?

- На солнце молитесь.

Лёна бросилась бежать, но вскоре вернулась.

- Молитесь, - сказала она.

Вячеслав боялся, что Лёна передумает, бросился на колено, приложил ладонь к

ладони. Вспомнил, что это жест намаза, поэтому скрестил пальцы и так их и оставил,

держа руки перед собой.

- На оба колена встаньте.

В голосе Лёны были строгость и ласка. Вячеслав подчинился.

- Я молюсь минуте, когда наперекор душевному безразличию заехал к Николаю

Коняткину. За это я Кольке молюсь, потому что не он бы, так в жизнь бы не увидел

прельстительную Аленушку. Я молюсь вашему биомагнетизму или... Не знаю, как его еще

назвать? Он притянул меня, и я себе неподвластный. Я молюсь, чтоб вы отклонили меня

от беды, а может, от катастрофы. Я молюсь за чистоту в природе и людях. За вашу чистоту,

Лёна.

Вячеслав замолчал, уткнулся лбом в перекрестье сцепленных пальцев.

- Складно. Мой муж цыган. Цыгане - артисты, и все же он... Мне приятно было

слушать... И все же... Вы посещали в школьные годы драматический кружок?

Вячеслав не отозвался.

Она чиркнула ладонью по его вихрам. Жест сомневающегося приятия и

снисходительной грусти: хоть, может, ты и прикинулся, я не сужу тебя, но и ты не сердись.

За избой Паши Белого, обращенный в небо, прозвучал в закатной притихлости

Леонидов расстановистый зов:

- Славка, подь сюда. По-ра вы-ру-ли-вать на большак.

- Да не хочу я выруливать на боль, - прошептал Вячеслав.

- Не притвора ли? Ну? Подымайтесь, пока не увидел. Зовет Славой, как бы не начал

звать блажным да бескорюжником, а то и ветродуем.

- Обо мне он плохо не подумает.

- Деревенские увидят. После опозорят вас, да и меня к вам пригребут.

- Не за что меня позорить.

- Унижался, скажут, нежничал до потери достоинства, городскую ухватку применял.

Потешаться у нас умеют.

- Пускай.

- Подымайтесь.

- Я хочу остаться.

- Дерзкий какой!

- Навсегда.

- Тогда вы приставака.

- Не ходите на свадьбу. Спасите меня. Я гибну.

- Совсем раскис мальчик. Вон ваш приятель. Не затрагивайте меня больше.

- Я не затрагивал.

- Как же не затрагивал? Передо мной муж на колени не вставал. И молитва. Никто...

Легче оскорбление перенести... Зачем вы?! Городская ухватка... Вам драмкружок...

- Я... У меня... По искренности.

- По искренности - молчали бы. Не поддамся никому. Ненавижу мужчин: вруны,

юбочники, подкорюжники, соблазнители. Вся пакость от вас. Вы сильней! Хитрые.

Деньгами вертите. Кровожадные. От злобы, от насилия вам удовольствие.

Лёна побежала вдоль пепельно-сизого плетня. На повороте в проулок стоял

желтокронный тополь. Низ тополя был разбухший, в наростах землистого цвета. Из

наростов иглились свежие побеги. Сквозь эти побеги, почти скрывшись за стволом, по

надежде Вячеслава, Лёна должна была глянуть на него, прежде чем метнуться за плетень.

Не глянула. Волосы ее, мелькавшие поверх плетня, пушисто сияли, просвеченные

закатным солнцем.

Вячеслав поднялся с колен. Он ощущал присутствие Леонида и Коняткина.

Неловкостью охватило душу. Намеревался выразить чувство какого-то небесного

обожания, а получилось, что ожесточил Лёну, наверняка оскорбил Коняткина: похоже, что

он небезразличен к ней. И конечно, вверг в грустное недоумение Леонида. Страдать о

Тамаре, не простить ее ошибки, допущенной по девчоночьей безответственности,

неискушенности или из-за чего-то подобного, и самому сорваться с таким шквальным

легкомыслием, какое простительно лишь безвольному хлыщу.

Терзаясь недавней слабостью, Вячеслав продолжал топтаться на месте, пока не

ощутил, что напряженное внимание, исходившее к нему со стороны коняткинского двора

и державшее его в своем досадливом поле, не ослабело. Не желая оборачиваться, дабы

проверить, что Коняткин убрался в дом, а Леонид ждет, он сосредоточил внимание на