Лягушонок на асфальте (сборник)

С детства Вячеслав трудно прощался с теми, кто был ему по душе, и всегда жалел

остающихся: казалось, будто бы они горше переживают. В неподвижности провожающих

людей, если у них даже веселое настроение, обычно есть безотрадная сиротливость,

потому и мнится отъезжающим, что им лучше, что они счастливее. Неизменно таким же

образом во время проводов чувствовал себя Вячеслав. Впервые в Слегове он испытал

другое чувство. Когда увидел замерших перед воротами Коняткиных, не сиротливыми их

воспринял, не теми, кто в своем воображении уезжает с тобой. В их неподвижности было

то же состояние, что и в серебристо-сизых воротах, в купах ракит над пряслами, в

макушках гор за озером, в закатной полыми, взвившейся высоко в небо: они оставались и

никуда не хотели. И Вячеслава вдруг прошибло тоской, что он уезжает, что подолгу будет

вынужден жить без Коняткиных и без всего этого мира перед его взором, западающего в

теплую ночь осени.

По деревне гнать было нельзя: охваченная теменью, она еще не осветилась

электричеством, и короткий луч фары то и дело размывался на овцах и хозяйке,

подгоняющей их прутиком, на стае домашних гусей, с пришлепом семенящих за сердитым

гусаком, на шнырливых репьястых псах, прибегающих сюда из башкирских аулов для

ночной поживы.

Уличная дорога лежала ниже проселка, и, едва мотоцикл въехал на его гудрон,

Вячеслав услышал донесшиеся откуда-то от реки гулевые голоса. Свадьба пела пьяно,

азартно, слитно, и эту слитность даже не разрушало отдельное жадно-высокое голошение,

которое как бы выплескивалось из бурлящего котла звуков острыми, туго-натуго

натягивающими струйками. Обрадованный слух Вячеслава попытался отыскать в этом

песенном кипении голос Лёны, но тут же опечалился, оглушенный взрывной бубнежкой

мотоцикла, делавшего разворот.

Деревней ехали еще с полкилометра.

За околицей мгновенно набрали такую скорость, что к щекам начала прижигаться

волглая остуда. В другой раз Вячеслав бы по-ухарски отнесся к убыстрению движения,

рискованного для поры, когда смеркается, но глаза не успели привыкнуть к ночи, а тьма

покуда не очистилась от вечерней дымки, и, может, покрикивал бы: «Лёня, наддай!» - а тут

его возмутила бесшабашность гонки, и он, заслоняя губы от секучего ветра, заорал:

- В ад, что ль, шуруешь?

Леонид удивился. Ладонь машинально убавила скорость. Попробовал шутейностью

унять остервенение шуряка. Проговорил на башкирский манер:

- Зашем преисподня? Мы пряма рай. Кумыс пить, бешбармак ашать, музыка курай

слушать. Ах, хороша райский жызн!

- Прекрати дурачиться.

- Ох, Славка, нынче ты ерепепькин сын.

- Останови.

- Тормоз не подчиняется.

- Выпрыгну.

- Ошалел.

- Смягчаешь: ошалавел.

Мотоцикл встал. Вячеслав выскочил из люльки. Отвязывая притороченный к рюкзаку

спальный мешок, поглядывал на понурого Леонида и каялся, что взбрендилось ему

вылазить, но опять водворяться в люльку было невмоготу.

- Шуряк, армия шалопаев вразумляет...

- ...а я превратился в повесу и сачка.

- Дебатировать некогда. Поехали. С утра на смену.

- Мне подадут персональный самосвал.

- Только и осталось.

Перед тем как отъехать, Леонид, гневаясь, буркнул:

- В семь ноль-ноль на околице.

20

Он не посмел бы возвратиться к Коняткиным, если б даже они оставляли его у себя.

Колька, хоть вроде и не дулся, все-таки почужел и словно окружился огорчением. Сейчас к

нему не то чтобы не подступиться, напротив, будет вежлив до пуховой вкрадчивости, зато

ощутишь себя настолько гадким - уж лучше бы двинул тебя в скулу. Вызвать Лёну со

свадьбы? Воспримет его появление как бесстыдный нахрап. Встреть он ее ненароком, и то

ощутил бы сам себя беспробудно невыносимым. Какое же тогда впечатление сложится о

нем у Лёны?

Он собрался лечь, отойдя подальше от дороги. Волокнистость тумана, занесенного

сюда кратким ветром-зоревиком, пронимало сухое тепло земли. Вчерашней ночью, в

горах, он поразился сухому теплу земли, да и сухому теплу черного воздуха. Усталый,

брякнулся на склоне, не подстелив спальника, не надев шинели поверх вельветового,

школьных времен, костюма. Так и уснул. Беспокоился во сне, что предутрие заставит

забираться в спальник, ан ошибся: совсем не замерз, даже мурашки легкого озноба не

осыпали впадину между лопатками. И эта ночь обещала быть сухой, теплой. Для степи,

пожалуй, не удивительно, а вот для гор, где прорва родниковых ручьев, где каменистая

почва и леса, притом с дремучими ельниками, - чудо!

В степи Вячеслав не лег. Постоял над мятликом, который, судя по узору, осыпал свои

зернышки, подался боком-боком на оранжеватый, рябящий лоск озера. Повеселел от

самооткрытия: и всегда-то тянет его к воде, где она есть, да что тянет - тащит, прет, как

утенка.

Закатный угол озера находился отсюда километрах в трех. Само озеро было заслонено

деревней. Как раз на самом острие угла впадала в озеро река Язевка. Что там течет река,