Лиарха

— Стоп! Какую девочку?

— Подругу Вирны из Кэйпдора. Алетту, кажется.

— Пострадала? — приподнимаю бровь. — Именно она ее и подставила, сдав Ромине!

— Я рассказываю то, что было в шоу.

Машина пиликает, сообщая, что льяри готов, и я разливаю ароматный напиток по чашкам, подвигаю Кьяне ее порцию.

— Что еще?

— Вирне практически не давали сказать ни слова. Они подняли тему неравенства. Что людей ни во что не ставят, легко могут уволить, лишить жизни выгнать из дома или из университета, как случилось с Вирной.

— Мэйс ушла сама, — напоминаю я.

— Нет, — отрезает Кьяна. — И у меня есть доказательства.

Она достает из сумочки тапет, быстро-быстро что-то на нем листает и наконец-то подает мне.

— Вирна моя подруга, — говорит она, и тут же неуверенно добавляет: — По крайне мере, была ею. Поэтому я провела свое расследование. Это уведомление об отчислении, такое отправляют студентам, которых выгоняют из Академии, а не тем, кто забирает документы самостоятельно.

Не хочу даже знать, каким образом Кьяна достала этот документ. Не хочу больше ничего знать о Мэйс.

— И что это подтверждает? Еще одну ложь Мэйс? Зачем ты вообще в этом копаешься? Она не считает тебя своей подругой. Наверняка, думает, что все въерхи последние едхи, и наслаждается тем, что сделала.

А еще торжествует, потому что вытащила всю эту тину на поверхность. Пальцы сами собой сжимаются в кулаки.

— Это не так, Лайтнер. И если ты не сменишь тон, я встану и уйду. Прямо сейчас!

— Так что ты тут забыла? — рычу я. — Зачем вообще пришла и носишься со мной? Вы с Харом уже определитесь, друзья мы или нет.

— Хар не знает, что я пришла к тебе. Это исключительно моя инициатива.

— С чего бы это?

— Потому что я была на твоем месте. Я и сейчас на твоем месте. Меня тоже выгнали из дома. Мой отец выгнал.

— Дай угадаю, ты тоже влюбилась в человека, и папочка был против?

Кьяна с шумом отодвигает чашку и поднимается. У нее такой вид, будто она готова мне врезать, но вместо этого она просто выдыхает:

— Нет, я отказалась поддержать его во мнении, что люди это только грязь под ногами.

Она разворачивается и собирается уйти, а мне становится стыдно. Потому что в последнее время я привык обвинять всех и вся, кроме себя. Поэтому я обхожу стойку, удерживаю ее, положив руку на плечо, и прошу:

— Расскажи мне, что случилось.

Кьяна раздумывает секунду, потом все-таки кивает и возвращается на место. Очевидно, что пришла она сюда ради этой истории, а мне становится интересно, какое отношение к этому имею я или Мэйс.

Она делает глоток льяри и только после продолжает:

— Нам с тобой очень повезло. Мы не только родились въерхами, но и в семьях, обладающих большим влиянием. Я же с детства принимала это как должное: дорогие подарки, игрушки, одежда на заказ, лучшие репетиторы, коучи, индивидуальные тренировки… Любые желания! Еще бы, единственный ребенок четы М’эль. Дочь. Родители очень любили меня, особенно отец, поэтому у меня было все, что я захочу. Точнее, у меня все появлялось даже раньше, чем я успевала о чем-то задуматься. Единственное, что меня расстраивало — что отец больше занят политикой, а мама саморазвитием и собственным благотворительным фондом. Но даже это в то время мною воспринималось как норма. Для меня было нормой, что я провожу больше времени с людьми, чем со своей семьей.

— С людьми? — уточняю я.

— Скажешь, в отцовском доме нет прислуги? У вас разве не было няни? Управляющего домом? Садовника? Горничных?

— Конечно, были и есть.

Представил, как Диггхард К’ярд сам застилает постель, и фыркнул.

— Но им запрещено обращаться к кому-либо из въерхов первыми. Свою няню я практически не помню, а вот няня Джуборо была тихой и незаметной, его тенью.

— И тебя это не напрягало? — воинственно интересуется Кьяна.

— Раньше нет. Как видишь, у всех была своя норма.

Пока я не встретил Мэйс. Но дело было не только в ней, а, например, в малышке Тай. Она ничем не отличается от маленькой въерхи, точно такая же милая, открытая миру девочка, которая, к сожалению, большую часть своей жизни провела в лачуге. Или взять хотя бы официанток из «Бабочки». Они всю ночь проводят на каблуках, носят тяжелые подносы и прислуживают въерхам, но все равно умудряются шутить и смеяться.

— А сейчас? — Голос Кьяны возвращает меня в реальность, и я смотрю ей прямо в глаза.

— Сейчас я отношусь ко многому по-другому. Но сейчас я живу почти как человек.

— Это неправда, Лайтнер. Ты никогда не станешь человеком. Никогда не перестанешь быть К’ярдом. С людьми не заключают контракты парфюмерные компании, рекламу с ними не крутят по всем каналам, их не назначают управляющими элитных ночных клубов, не требуя опыта работы.

Теперь льяри горчит на языке, потому что слова Кьяны попадают в самое больное место. В сердце. В мои сомнения.

Что без отца я никто.

— Ты вроде хотела мне рассказать о том, как ушла из дома, а не в очередной раз ткнуть мордой в песок, — напоминаю я. — И ты неправа насчет людей. Они могут попасть на все каналы, если начнут полоскать грязное белье какого-нибудь въерха.