Лярва

Огромного роста, атлетически сложенный статный красавец в юности, к тому же весьма обаятельный и коммуникабельный, он не знал преград в карьере и мог рассчитывать на весьма высокий общественный статус в будущем. Немалая физическая сила сочеталась в нём с редкою мужскою привлекательностью, улыбчивостью и харизмой — черты, способные принести крайне выгодные дивиденды в человеческом обществе, столь падком на внешнюю красоту и столь легко сражаемом подвешенным языком. Если же добавить сюда ещё и покладистый нрав, острый ум и профессиональную грамотность, наконец, ранний и прочный брак с двумя детьми, то, казалось бы, нельзя было ожидать какого-либо омрачения столь позитивной картины. В самом деле, мог ли при таких исходных данных уже наметившийся светлый жизненный путь постепенно стать тёмным, сангвиник превратиться в меланхолика, а улыбки на лице смениться гримасами? И вот, однако же, стал, превратился — и сменились.

Перерождение отца началось из-за старшего сына. Сей восемнадцатилетний юнец воспылал столь мучительной страстью к ветреной и нисколько не разделявшей его чувств девице, и роман этот оказался настолько коротким и разрывающим юную душу, что родители не успели опомниться и принять мер к отвращению трагедии. Поманив влюблённого Ромео надеждою взаимности и поиграв с ним, как с мышонком, девица вдруг и неожиданно объявила о пресечении их связи по той причине, что она-де разобралась в себе, выявила охлаждение любви и вообще намерена уезжать жить в Германию. Мольбы, слёзы, крики и угрозы влюблённого не тронули женское сердце. Сердце это к тому же подозревало уже в себе наличие чувств к другому (и опять временно и ошибочно), чего не считало нужным скрывать от Ромео, а кроме того, подготовка к переезду в Германию оказалась серьёзною и настолько занимала эту девушку, что она совершенно не придала значения угрозам молодого человека покончить с собой либо с нею, и даже едва ли расслышала эти угрозы.

Страдалец между тем совсем не шутил. Вбив себе в голову, что именно эта девушка является раз навсегда его священной половиною, самим Богом наречённой и идеально со всех сторон ему подходящей, что в небесах над их головами уже зажгли свечки и что допустить её связь с соперником равносильно схождению планеты Земля с орбиты или потуханию Солнца, молодой человек решил отнять у себя возможность смирения насильственным способом.

Однажды родители засобирались всею семьёй покататься на лыжах, c условием аренды комнат для проживания на несколько дней. Планировалось, что поедут все четверо. Давно ждавший подобного момента для приведения своего плана в исполнение старший сын, чуть лишь узнал, мгновенно воспринял сию новость как схождение всех необходимых звёзд и наступление своего часа, почитаемого им уже как священнейший долг. Этим долгом он воображал себе отмщение своей обидчице единственным способом, который подсказывало ему уязвлённое самолюбие юнца, впервые в жизни услышавшего ответ «нет» там, где он считал себя достойным ответа «да». Нечего и говорить о том, что наиболее болезненной карой для «изменницы» он смог придумать только самую крайнюю и необратимую кару — самоубийство. Нечего и говорить о том, что в его фантазиях красавица должна была изливать слёзы на его могилу до самого своего смертного часа, будучи запоздало раскаявшеюся и навеки несчастною седою старухой, а он сверху, с облаков, смотрел бы на это и укоризненно покачивал головою. Нечего и говорить о том, что чувства истинно близких ему людей — родителей — в расчёт не принимались, будучи заменены чувствами воображаемо близкого человека.

Итак, он придумал правдоподобный предлог, отговорился им и не поехал, оставшись дома один. Он купил водку, выпил не закусывая и тем уничтожил в себе страх физической боли, сопровождающей смерть. Затем юноша взобрался на стул, привязал к верхней части трубы отопления конец верёвки, другой конец обмотал вокруг шеи и, не дав себе подумать ни минуты, не написав даже родителям записки и не думая в этот миг о родителях совершенно, с мыслью: «А вот назло тебе! А вот попомнишь ты меня!» — оттолкнул стул. Стояла зима, и отопительная система грела немилосердно, поэтому родители, вернувшись, нашли сына мало того что мёртвым, но и страшно взбухшим и уже взгнившим. В комнате стоял ужасающий смрад, а с трупа юноши падали на пол первые черви.

И всё ради того, чтобы она «попомнила». К слову сказать — не попомнила. Поплакала, конечно, один денёчек, на второй день поужасалась и попричитала с одной-другой-четвёртой подружками, сидя в кафе, потягивая мартини и попыхивая сигарками, а на третий день уже и забыла — и опять занялась сборами в Германию, куда спустя полгода расчудесно и переехала, а там через пару-тройку лет уже и выскочила как нельзя лучше замуж. А о русском отчаянномстительном дурачке, сравнивавшем её с Солнцем, никогда больше ни единой секунды не думала.