Либеральные реформы при нелиберальном режиме

Но, как бы ни был силен этот импульс, задачи царя и дворянства, бывших сторонниками Столыпина, оставались глубоко двойственными. В зависимости от ценностей, целей и представления о том, как устроен этот мир, каждый из них мог решить, что если крестьянам открывается путь к приватизации общинных земель, то так или иначе понижается риск крестьянских восстаний. Это может сработать, например, следующим образом: 1) повысить продуктивность крестьянского хозяйства, ослабив стремление крестьян захватить дворянские земли; 2) привить крестьянству буржуазную мораль и чувство уважения к дворянской собственности; 3) втянуть крестьянство в процесс борьбы за землю между собой, ослабив силу их противостояния дворянству; 4) раздробить крестьянство посредством расселения по изолированным хуторам, ослабив его политически. Первые два пути к безопасности либеральны – укрепление частной собственности во имя целей классического либерализма, повышения материального благосостояния и независимости. Третий и четвертый пути кажутся низкими и недостойными.

Процесс, в ходе которого члены общины отдают предпочтение частной собственности, может выглядеть, если этот выбор сделают многие крестьяне, как «разрушение» общины, что вызывало неистовую ярость у советских историков. Но он может выглядеть и как создание класса мелких землевладельцев, к чему и стремился Столыпин[482]. Это всего лишь две стороны одной медали.

Учитывая двойственность и частичное совпадение целей, можно заняться анализом текстов, чтобы установить соотношение между прогрессивными и реакционными целями царя и дворянства. Другой подход заключается в том, чтобы подвергнуть анализу сами реформы и установить, в какой мере прогрессивные цели и методы могли быть извращены реакционным контекстом. Для ответа на эти вопросы нужно установить возможности и ограничения, которые ставила реформа перед разными участниками событий, разворачивавшихся в российской деревне.

Я исхожу из предположения, что во многих случаях трудно знать наверняка, какие именно отношения собственности окажутся наилучшими для некого конкретного ресурса. Лично я полагаю, что когда права собственности принадлежат частным лицам или добровольным объединениям (товариществам, корпорациям и т. п.), это, как правило, наилучший способ обеспечить производительное использование ресурсов, поскольку при этом собственники получают достаточно точные стимулы и широкие возможности для новаторства и можно обойтись без чрезмерного администрирования со стороны государства. Но это, безусловно, не может быть правилом для всех ресурсов и во всех ситуациях. Для рек и океанов, например, совершенно не годится привычная система собственности, когда ресурс делится на участки, каждый из которых оказывается под контролем исключительно одного частного владельца[483]. Когда при такой форме собственности трансакционные издержки оказываются чрезмерно высоки (скажем, для использования ресурса собственникам приходится заключать слишком много сделок с другими собственниками), есть смысл обратиться к другими формам прав собственности (или к режиму неимущественных прав), по крайней мере в тех случаях, когда удается придумать правила, задающие пользователям правильные стимулы.

Представляется весьма правдоподобным, что к 1906 г. на широких просторах России частная собственность смогла бы возобладать над общинной системой переделов и чересполосицы в ходе честной конкуренции. Но рассчитывать на такую конкуренцию – это утопизм. История задает исходную точку, и всякому, кто вносит изменения, приходится нести бремя оценки непривычных альтернатив. Оценивая возможное влияние нелиберальности – не впадая при этом в утопизм, – есть смысл задаться вопросом, а дозволялось ли гражданам сделать достаточно независимый и беспристрастный выбор между возможными формами собственности. Чем более независимым и беспристрастным был выбор, тем более либеральными были методы реформы, с тем большей уверенностью решение крестьян перевести землю в личную собственность или провести землеустройство можно истолковать как показатель их выбора в пользу частной собственности и тем меньше риск того, что методы реформы могли усилить подозрение у крестьян – и других граждан – в деспотизме и несправедливости правительства.