Либеральные реформы при нелиберальном режиме

Наконец, до принятия закона 29 мая 1911 г. процесс тормозился наличием пробелов в законодательстве. Во многих местах, особенно в центральных губерниях, общинные земли были перемешаны с землями частновладельческими, что затрудняло или просто делало невозможным объединение участков, пока новый закон не дал землеустроительным комиссиям полномочия, позволившие преодолевать подобные затруднения[477]. Перепутанность земли близко расположенных деревень (особенно в районах Верхней Волги и в центрально‐промышленных районах) была также еще одним из источников помех; поэтому для решения соответствующих вопросов требовалось большинство в две трети схода, пока закон 1911 г. не разрешил принудительно прирезать земли деревням, в которых осуществлялось разверстание[478].

Короче говоря, трудно сделать определенные выводы на основании данных о региональном распределении смены формы землевладения и разверстаний. Возможность лично познакомиться с ведением единоличных хозяйств и степень ориентации на рынок несомненно играли немалую роль, но чрезвычайно велика была роль и местных особенностей, многие из которых с трудом поддаются количественному выражению.

Различия в величине наделов, выделенных или переведенных в личную собственность

Наделы домовладений, переводивших землю в личную собственность, были меньше средней величины, а потому доля хозяйств, проведших эту операцию, была выше доли земель, претерпевших изменение формы землевладения. И вполне возможно, что средние по размеру хозяйства участвовали в процессе меньше, чем может показаться. Например, в Самарской губернии форму землевладения меняли преимущественно безземельные, не имевшие пахотной земли, и зажиточные крестьяне с наделами по 15 десятин и более[479]

. Можно предположить, что безземельные крестьяне приватизировали свои небольшие владения в надежде их продать и, возможно, оставить сельское хозяйство.

Можно было бы предположить, что активнее всех в процессе смены формы землевладения и выделения наделов участвовали самые зажиточные, имевшие больше возможностей использовать преимущества единоличного хозяйства. Но все не так просто. Крестьяне с большими наделами обычно владели диспропорционально большим количеством скота, и в тех общинах, где не ограничили численность поголовья пропорционально площади надела, они получали огромную выгоду от наличия общины. Но даже когда вводились ограничения на численность скота в крестьянском хозяйстве, они могли использовать свою квоту с большей полнотой, чем все остальные, а потому предпочитали оставаться в общине, а не переходить к единоличному хозяйству[480].

* * *

Этот обзор реформ скорее демонстрирует их сложность, чем призывает к их осуждению или восхвалению. Он показывает, что крестьяне их приняли, и с немалым энтузиазмом, если судить по потоку заявок на изменение формы собственности и землеустройство. Но если ставить вопрос о возможной роли реформ в продвижении либеральной демократии, главным оказывается процесс. Если крестьяне приняли реформу под давлением правительства или в погоне за приманкой, подвешенной тем же правительством (особенно если она была создана за счет крестьян, не пожелавших участвовать в реформе), тогда напор заявок на землеустройство и перевод наделов в личную собственность не предвещал либеральной демократии ничего хорошего. В главе 6 мы и займемся этими и другими вопросами относительно легитимности и вероятного воздействия реформ.

Глава 6 Задачи и давление: замысел реформы

О замыслах Столыпина идут бесконечные дебаты. Несмотря на сложное и двойственное отношение Ленина, советские историки третировали Столыпина как дворянского наемника, который взялся разрушить общину как возможный источник организованного политического сопротивления или ослабить крестьян политически, стравив их между собой. Его либеральные почитатели видели в нем подлинного реформатора, завершившего начатое Александром II освобождение крепостных тем, что открыл крестьянам возможность стряхнуть с себя ярмо общины, заменившей былых помещиков.

Людьми движут смешанные мотивы. Идеализм, великодушие и любовь к стране – эти чувства, несомненно, были присущи царю и части дворянства. Но разумно предположить, что среди целей, которые преследовали царь и дворянство, было и сохранение их экономических и политических преимуществ. И эта цель, безусловно, ограничивала их представления о приемлемой политике[481]. Для дворян зрелище того, как пылают их усадьбы и гибнут посевы – или усадьбы и посевы их друзей и соседей или даже просто кого‐либо из землевладельцев, – должно было быть сильным импульсом.