Либеральные реформы при нелиберальном режиме

Семейная собственность. Сравнительно мало внимания было уделено тому, что в России крестьянское хозяйство было собственностью не личной, а семейной. Но похоже, что именно это обстоятельство было главным препятствием для России на ее пути к обретению выгод рыночной экономики. Оно явно мешало мобильности земли и труда: земли – потому что для проведения сделки нужно было согласие слишком большого числа людей (при этом некоторые важные лица, такие как дети, могли быть лишены права голоса), а труда – потому что молодые взрослые вместо того, чтобы самостоятельно выбирать свой путь в жизни, не покидали родной деревни, держались за наследственную землю, которую могли получить, но не могли продать. Эти обстоятельства душили экономический рост, который, по словам Пола Ромера, происходит там, «где люди берут ресурсы и перестраивают их так, чтобы получить наибольшую выгоду»[120].

Меня интересуют прежде всего права собственности на землю, и хотя самое важное право собственности – это право человека распоряжаться самим собой, я не буду задерживаться на мобильности трудовых ресурсов. Но ограничения, установленные при отмене крепостного права и ужесточенные законом, принятым в декабре 1893 г., были явно направлены на то, чтобы ограничить мобильность крестьян именно таким образом, как об этом писали Маркс, Вебер и Макфарлейн.

Что же касается земли, немобильность титулов собственности препятствовала новаторству и росту эффективности. Она ограничивала число мест, в которых новатор мог экспериментировать – не только с новыми технологиями, но и с новыми продуктами, формами управления, сбыта, финансирования и т. п. Вялые или нерадивые псевдособственники (а как еще назвать тех, кто не волен продать или обменять свою собственность?) спокойно жили в насиженных гнездах, защищенных от притязаний более изобретательных фермеров. Вытеснить их оттуда можно было только с помощью административно организованной системы мониторинга и перераспределения, но тогда потребовалась бы коллективная оценка издержек и выгод. При этом в условиях недоразвитых рынков очень многие вещи невозможно оценить по рыночной стоимости. Даже если оставить в стороне проблему информации, затаившимся псевдособственникам, представлявшим собой, в конечном итоге, самый настоящий «истеблишмент», скорее всего хватило бы политического влияния, чтобы остановить серьезные изменения. Папуа – Новая Гвинея дает крайний пример того, как многочисленные обладатели права вето могут обеспечить полную недвижность ресурсов и крайне расточительное их использование. По меньшей мере до 1980-х годов здесь для продажи общинной земли требовалось единодушное согласие «обычных собственников земли». В результате вне эксплуатации оказалось такое количество земли, что соотношение между пригодной для возделывания и действительно используемой землей составило восемь к одному[121], а бессчетное множество проектов оказались мертворожденными в силу невозможности купить землю[122].

Фиктивность собственности могла быть причиной необоснованного дисконтирования будущих доходов[123]. Когда настоящий собственник предпринимает улучшения с перспективой получения дохода в будущем и добивается успеха, он может немедленно реализовать свое достижение, продав собственность по цене, отражающей повышение в будущем потока доходов. Так происходит даже в том случае, когда ожидаемая выгода будет получена спустя долгое время после его смерти. В случае семейной собственности глава семьи может сделать это, только заручившись согласием многих членов семьи. Хотя термин «семейная собственность» может вызвать представление об уважении к благосостоянию будущих поколений, на деле имеет место обратное, по крайней мере если взять критерием стимулирование долгосрочных инвестиций.