Личник

– Время, надеюсь, терпит, – ответил я, а про себя подумал, что в моём мире после получения такой информации все службы поставили бы на уши, несмотря на время суток. А здесь все события идут медленно, тягуче. Между запросом и ответом не одна неделя пройти может, а то и месяцы.

– Ладно, Даша, давай нам организуй что-нибудь перекусить, да и по рюмочке пропустить, – я погладил по плечу разволновавшуюся девушку. – Чаем сыт не будешь. А потом баиньки делать будем. Утро вечера мудренее. Народ в этом отношении правильно говорит.

На следующее утро, получив от купца данные на троих, как Арсений их обозвал, горе-купцов, направился к Савельеву.

– Тимофей Васильевич, вам не кажется, что вы пытаетесь все события привязать к своей версии? Как-то у вас всё вовремя и в одну строку ложится, – раздражённо произнёс штабс-ротмистр, когда я довёл до него полученную от Таралы информацию. – Сначала смерть врача Беркмана и его служанки, химлаборатория, а теперь боевая группа, состоящая, как вы их назвали, из химика, бомбиста и боевика. А этот англичанин тогда с какого боку припёка?

– Контролёр, – ответил я устало, – как же хреново, когда приходится убеждать того, кто по своей должности должен был молиться на полученную от меня информацию. А возможно, и отдельный стрелок, – продолжил я. – Владимир Александрович, вы знаете, чего я боюсь больше всего при охране цесаревича?

– Чего, Тимофей Васильевич?

– Вот такого стрелка, который шагов за триста-пятьсот всадит пулю между глаз цесаревичу и растворится в лесу или среди домов в городе.

– Хорунжий, сплюньте! Тимофей Васильевич, откуда такие пессимистические мысли?

– Владимир Александрович, а вы знаете, кто такой пессимист?

– И кто? – заинтересованно спросил Савельев.

– Хорошо информированный оптимист. А я очень хорошо информирован. Врач, служанка, химлаборатория, тройка горе-купцов, один из которых имеет множество шрамов от ожогов кислотой, стрелок. Мне на вас рассчитывать, Владимир Александрович? Или работать только своими силами и силами городского полицейского управления?

– Вы меня обидеть хотите, Тимофей Васильевич? Конечно же, мы отработаем вашу информацию. С чего начать?

– Начните с англичанина Бекхэма. Горе-купцами займутся мои люди и Юрия Петровича. Я сейчас пойду на встречу с ним, узнаю, что господин Банков уже успел накопать.

Поездка к следственному приставу ничего не дала. Банкова не было на месте, и, куда он убыл, никто из служащих управления сказать не смог. Поэтому, попросив передать Юрию Петровичу, что я его ищу, направился в резиденцию. Подходило время ежедневного доклада. В кабинете меня ожидал сюрприз в виде генерал-лейтенанта Духовского. Генерал занимал в свите наместника особое место, не имея пока официальной должности. Можно было сказать, что он был «нянькой» Николая с административными возможностями генерал-губернатора Дальнего Востока.

Сергей Михайлович был невысокого роста, с редеющими седыми, зачесанными назад волосами, запорожскими свисающими усами. Сегодня, как и обычно, он был одет в белый китель с Георгием в петлице, в широченные синие шаровары с желтыми казачьими лампасами и мягкие казачьи сапоги. За полгода, что Духовский провёл на Дальнем Востоке, во всех городах и станицах уже знали, что генерал воздержан в личной жизни, не терпит грубой лести, решительно пресекает попытки дать взятки, даже замаскированные под подарок, честен и неподкупен.

Генерал никогда не избегал случаев поговорить с обывателями, когда ещё сопровождал цесаревича при его следовании в Хабаровск. Потом в Благовещенске и других городах и поселениях, где останавливались на длительный срок, его часто можно было увидеть общающимся с простым народом на улице. Однако надо бы подчеркнуть, Духовский не умел говорить с народом, и его понимали иногда не так, как он желал. В торжественных случаях Сергей Михайлович считал необходимым обращаться к собравшимся с речами и, когда говорил, то казалось, что вот-вот он остановится, так волновался, весь делался красным, голос дрожал. Да и говорил генерал с картавостью, что свойственно людям, привыкшим постоянно говорить по-французски, и которой любили тогда подражать гвардейские пижоны. Но картавость Духовского была природной и очень не шла к виду старого казака-запорожца, который он старался себе придать. В общем, как оратора его нельзя было сравнить с бароном Корфом, который имел к тому все природные данные. Но что касается работоспособности, и Духовский, и барон Корф не уступали друг другу.

Двери квартиры Сергея Михайловича, которую он сейчас снимал вместе с женой, всегда были открыты настежь для любого жителя Хабаровска и иногородних. Многим чиновникам это казалось неудобным: «Помилуйте, какую повадку взяли, чуть что, всякий мужик лопочет – сейчас к Духовскому пойду». Такие выражения я часто слышал от представителей различных служб в резиденции наместника. В узком офицерском кругу Сергея Михайловича звали «Дух». И вот этот человек что-то делал в моём кабинете.

– Разрешите войти, ваше превосходительство? – я застыл на пороге, вытянувшись по стойке смирно.