Личность и общество в анархистском мировоззрении

Более всего волновала Борового тайна творчества, его зарождение, угасание, психология, соотношение в нем разумного знания и иррационального вдохновения, творческого акта и объективированного продукта (в этом, как и во многом другом, он был сродни Николаю Бердяеву – другому русскому неоромантику-анархисту). Его волновало творчество у «великих» и у заурядных людей – то, как разные люди выражают (или не выражают) себя в нем. Ему важно было увидеть у каждого человека – его «самое свое собственное», своеобычное (то, что романтики XIX века называли «жизнью жизни» или «душой души», сокрытой в людях под защитной оболочкой их ролей, характеров, принципов и функций). Целостный как личность, Боровой в качестве мыслителя не стремился к созданию законченной «системы» и был порой противоречив (впрочем, для него, как для его любимых мыслителей: Ницше, Достоевского и Бакунина, противоречия, – верный признак жизненности мысли). Маркс, Бакунин, Бергсон, Ницше, Сорель, Штирнер, Достоевский, Пушкин и Скрябин наиболее повлияли на миросозерцание этого удивительного мыслителя, сумевшего дать либертарный ответ на вызовы XX века и предложившего – пусть незаконченную и не свободную от противоречий – новую мировоззренческую парадигму анархизма, подвергнутого самокритике и обновлению. Алексей Алексеевич стремился сочетать идеи «философии жизни» Анри Бергсона и Фридриха Ницше (творчество, спонтанность, интуитивизм, критика рационализма и сциентизма) с идеями Макса Штирнера (выдвижение в центр рассмотрения личности и критика отчуждения и всяческих «фетишизмов»), с полузабытыми гениальными прозрениями Михаила Бакунина (философия бунта, негативная диалектика, критика государственного социализма, примат «жизни» перед «наукой», примат действия перед «теорией») и с творческим осмыслением практики революционного синдикализма.

Анархист на университетской кафедре? Такое почти невозможно! Или возможно – но только в короткие периоды Революции. Подвергнутый гонениям со стороны самодержавного режима (аресты, обыски, штрафы, изгнание из учебных заведений, тюремное заключение и уголовное преследование), Боровой бежал за границу. Два года (1911–1913) он провел в эмиграции во Франции, где читал лекции, водил экскурсии по Парижу (и даже участвовал в написании книги об этом страстно любимом городе). В эти плодотворные годы философ основательно изучал философию Бергсона, живопись импрессионистов, политическую роль масонства и неороялизма и практику революционного синдикализма. Он читал лекции в Свободном колледже социальных наук, обдумывая основные положения своей новаторской анархической философии. Именно в Париже Алексей Алексеевич начал огромную рукопись с характерным названием «Разговоры о Живом и Мертвом», которая со временем разрослась до сотен страниц, так и не была завершена, но стала творческой лабораторией его вдохновения, давая материал для других работ. Но душа его разрывалась между горячо любимой родиной и не менее любимой духовной родиной Францией (где он стал анархистом, открыл для себя бергсонианство, и столь основательно изучил Великую французскую революцию и революционный синдикализм).

В 1913 году он по амнистии вернулся в Россию и занялся журналистской деятельностью в либеральных газетах. Призванный в армию с началом мировой войны, Боровой, подобно Кропоткину и Черкезову, решительно занял позицию «оборончества» (что потом называл «главной ошибкой своей жизни»), встав на защиту России и революционной колыбели Франции от ужасов германского милитаризма. Как мыслитель пишет в автобиографии, он «служил в эвакуации. В 1918 г. состоял в звании военного комиссара при Главном военном санитарном управлении».

* * *

С революцией 1917–1921 годов Алексей Алексеевич стал профессором Московского университета (одним из самых любимых студентами), Социалистической академии и ВХУТЕМАСа. Не случайно в 1921 г. студенты Коммунистического университета, решив провести дискуссию «Анархизм против марксизма», из всех приверженцев этих учений выбрали теоретика большевизма Бухарина и виднейшего мыслителя-анархиста Борового. Впрочем, диспут не состоялся из-за запрета со стороны большевистского руководства: время дискуссий закончилось.

Философ возглавил анархические издания – газету «Жизнь» (совместно с Новомирским) и революционно-синдикалистский журнал «Клич».