Личные истины

К известным от века соблазнам силы и власти добавился новый: соблазн всеведения, причем это ложное всеведение, поражающее в наши дни представителей естественных наук, не только уживается, но и тесно связано с полным неведением, невежеством и нежеланием знать о человеке, культуре и духе. Эта притязательная смесь гордости и невежества тем более удивительна, что в области человеческого – культуры, общественной жизни, нравственного уровня – современное общество, ведомое представителями точного знания, испытывает ряд сокрушительных неудач, движется от провала к провалу. «Научное мировоззрение», примененное к решению жизненных задач, имело исключительно разрушительные последствия. Как говорил Сократ, повар и врач равно заботятся о человеке, но если мы предоставим его заботам одного только повара, с его односторонним представлением о благе – добра не жди. Наука оказалась таким поваром. Под ее присмотром западный человек телесно поправился и захирел духовно. «Будьте же благодарны, ибо я накормила человечество!», восклицает наука, не замечая ничего вокруг. О, эта гордость самовлюбленного повара!.. Пора бы и врачу вернуться после долгого отсутствия, да я боюсь, что повар его не пустит в дом.

***

Я говорил и говорю снова: современная наука во взглядах на человека и человеческое допускает коренное противоречие: во всей вселенной она видит стройный (хотя и бессмысленный) порядок, из которого несчастным, больным исключением является человек со своими «дикими, ни на чем не основанными фантазиями» и призрачными ценностями. Этот взгляд приводит неизбежно к отрицанию всего человеческого и, наконец, к холодному демонизму…

Как это ни грустно, но мы должны сознательно и со всей силой страсти ненавидеть науку, как она проявляет себя в новейшие времена – или, по меньшей мере, то учение, которое в эти времена именует себя наукой. Почему? Потому, в первую очередь, что наука считает совесть – любопытной иллюзией. Наука уничтожает понятие правды и вводит понятие «научной истины», т. е. истины, безразличной для человеческого существования – что совсем не одно и то же. Тот факт, что на «научной истине» не может держаться ни одно человеческое общество, достаточно многозначителен. Прежде, пока живы были другие силы, можно было мириться с аморализмом науки ради ее относительной полезности. Но теперь, когда наука стала единственной душеводительницей, ее горделивое невежество в области духа и совести уже не «частный недостаток», но преступление. И это понятие – понятие преступления – наука, надо заметить, отводит, ссылаясь на «среду» и «особые вещества, вырабатываемые в мозгу преступника». Не будем же к ней снисходительны. «Тому, кто соблазнит единого из малых сих, лучше бы надеть себе на шею камень и броситься в пучину морскую». Да, соблазнители признаны учителями человечества, но это не освобождает их от груза вины, а нас – от обязанности не принимать их учения.

***

Люди науки легко и охотно судят о том, для суждения о чем у них нет опытных данных, и тем нарушают первую заповедь собственной религии, которая говорит: «Судите по опыту». Даже более того, в вопросах культуры и духа они склонны к удивительному легковерию, и гораздо легче представить представителя «точных наук» сторонником какой-нибудь темной и заведомо ложной веры, чем православия или католичества, словом, любого ясного и выработанного, но основанного на духовном опыте – а он-то у этих людей и отсутствует – исповедания. Евангелие есть для ученого загадочная и безумная книга, п. ч. духовная; лжеучения и разнообразные ереси для него гораздо ближе, т. к. часто имеют ложно-разумное обоснование, напр., истолковывают молитву как «энергетический обмен» – и прочее в том же духе. Ум, воспитанный на наглядно-механических объяснениях, охотно принимает их и там, где они – для ума более выдержанного и способного сопротивляться искушениям, т. е. религиозного – непригодны. Весь скептицизм, вся долголетняя привычка к сомнениям оказываются бесполезны, когда ученому приходится судить о самом чуждом для него и далеком: о человеческом. Здесь причина успеха таких заведомо односторонних, натянутых объяснений человеческой природы, как фрейдизм. Потребность во «всеохватывающем мировоззрении», включающем в себя и то, что в личный опыт человека науки не входит, приводит к приятию на веру самых фантастических и причудливых учений, сравнимых, по словам одного писателя, разве только с представлениями шумеров и ассирийцев. И на всё ставится печать «объективного знания»… ³⁶

***

– Вы напрасно отвергаете науку. Настоящая наука во все времена была, говоря вашими словами, именно познанием, не набором догматов, но внимательным наблюдением и установлением связи явлений.

– Да, но познанием вненравственным, причем чем дальше, тем больше. До тех пор, пока воспитанием совести ученого занималась иная сила, посторонняя по отношению к науке, дело еще не было так плохо. Но совесть, воспитанная наукой, оказалась не лучше, чем отсутствие совести вообще.