Личные истины

Некто призывал «не умножать сущностей сверх необходимого»; современность перетолковала его призыв как требование предельного сбережения умственных усилий. «Простое объяснение лучше сложного. Простейшее объяснение лучше простого». Если вместо целой мысли достаточно полумысли, предпочитается полумысль. Всё на свете объясняется этими полумыслями и, надо признать, объясняется неудовлетворительно. В первую очередь, не по зубам полумысли оказался сам человек. Уже почти триста лет выдвигаются простые и простейшие объяснения его загадки; с замечательным постоянством эти объяснения рушатся и, перед тем, как соскользнуть в бездну, с пренебрежением замечают: «всё дело в том, что человек слишком дик и первобытен – слишком дик и первобытен даже для таких хороших объяснений, как мы!» Так оно и есть: вопреки всем очевидностям, каждое следующее лжеучение винит в своей неудаче не себя, но человека и его историю; в аду мировоззрений (если есть такой) чаще всего можно услышать: «Мы были слишком хороши для этих низменных существ!» Для сомневающихся напомню, что именно на это на протяжении 80 лет ссылался коммунизм в России. «Мы были слишком хороши», говорят погибшие мировоззрения…

***

Борьба против религии, какая велась в последние два столетия, неотделима от борьбы против понятия свободы воли и утверждения полной предопределенности человеческих поступков. Здесь и скрывается нравственная и психологическая подкладка всякого «вольнодумства»: где нет свободного выбора, нет и греха, где нет греха, нет и нравственных оценок, где нет нравственных оценок, нет стыда, «следовательно, – прибавляет современность, – человек наконец-то свободен». На самом деле, редко эта цепочка высказывается так явно; иначе и неискушенный наблюдатель заметил бы, что мнимое «освобождение» человека основывается на отказе от свободы воли, на признании полной обусловленности поступков этого мнимо свободного существа, т. е. по существу не приносит человечеству ничего по сравнению с тем, что оно имело прежде. Напротив, в духовном смысле это кража, которая обедняет, если вообще не делает невозможной всякую устроенную жизнь общества и культуру. Это свобода на пять минут, свобода поджечь свой дом и радоваться его падению, утешаясь тем, что «это здание, де, было построено на лжи, разум с ним мириться не может, но на развалинах построит лучшее и еще достойнейшее». Уже более двухсот лет, от несчастной французской революции, мы слышим этот припев и видим всё новые попытки строить без оснований – всё неудачные.

***

Дерево европейской истории долго гнулось, и наконец надломилось – в начале XX века, а к середине столетия треснуло совсем. То, что мы считаем «новейшей историей», «современностью», «продолжением развития», есть только мертвый ствол, упирающийся вершиной в землю… Если это дерево когда-то продолжит свой рост, то только оттуда, с места разлома – и снова к небу. Нам же достался, повторяю, мощный, но мертвый поваленный ствол – лишенный соков, отделенный от корней.