Личные истины

Вернейший признак надлома – угасание искусств, вообще уход гармонии. Гармония означает веру в осмысленность мира и готовность искать в нем смысл; гармония – всегда предчувствие божественного, если не открытая и сознающая себя религиозная вера. Уход гармонии означает либо начало тяжелой болезни, либо конец эпохи, которая не сумела справиться с усложнением понятий и обилием фактов и, если так можно выразиться, пала под грузом непомерно широкого познания. Как обычно движется знание? Расходящимися кругами – внешним и внутренним, причем внутренний гораздо уже внешнего. Внешний круг – граница фактических знаний; внутренний – та малая область, в которой факты упорядочены и связаны, образуют мировоззрение, а не просто склад познаний. Черта современной эпохи как раз в том, что внешний круг расширился до бесконечности, а внутренний сжался до точки. Современное человечество видит себя почти всезнающим, но от тягот выработки цельного взгляда на вещи уклонилось, предпочтя ему частные технические познания, т. е., в сущности, простые умения, хотя и довольно изощренные. Мне могут возразить, что, напротив, наука создала цельное и последовательное мировоззрение; из этого мировоззрения, однако, явным образом выпадает всякое знание о человеке и человеческом – достаточно посмотреть на достойные смеха «психологию», изучающую простые психофизические движения; «социологию», которую больше всего занимают силы борьбы и распада (марксизм); и «антропологию», которая изучает быт дикарей, но при том проявляет очень мало внимания к высшей духовной жизни. Нет, западное человечество захлебнулось познанием; познаёт, но не усваивает; при обширных фактических знаниях не имеет цельного взгляда на мир. Кроме общего понижения умственного уровня, свойственного XX веку, у этого кризиса познания есть две важные причины. Во-первых, чрезмерная разветвленность областей знания, воспитывающая внимание к мелким подробностям при ограниченном кругозоре. Во-вторых, и это еще важнее, исследование частных вопросов выглядит настолько прибыльным, что обобщения и серьезные умственные постройки на основе добытых фактов кажутся человеку современности просто ненужной роскошью. «У нас есть могущество – зачем нам цельная картина мироздания?» (причем говоря «цельная», я как всегда имею в виду такую, в которую был бы включен человек и его дела, и в степени большей, чем это позволяет себе наука, видящая в роде человеческом некоторую плесень на поверхности изучаемых астрономией и геологией мертвых камней). «Нам не нужно цельное мировоззрение, мы и без него достаточно сильны!», говорят наука и государство, общество же всё слабеет ³⁷ .

***

Мне доводилось употреблять слово «позитивист» в значении «ограниченный человек», но в самом позитивизме еще нет смертного греха. «Позитивизм» есть в первую очередь стремление судить только об известном из опыта. Желание ограничить этот опыт областью грубо-вещественного, свойственное нашему времени, не составляет существа «положительного» взгляда. Освобожденный от этого желания, позитивизм становится просто-напросто научным подходом к вещам. Учитывая склонность нашего времени ко всяческим сверхопытным построениям, следовало бы говорить не о засилье позитивизма, а о его недостатке; скорбеть не о непредвзятом изучении фактов, а о его подмене новой, весьма произвольной и далеко идущей метафизикой. Когда некий биолог возглашает, что не успокоится, пока атеизм и вера в бессмысленность бытия не будут проповеданы до края земли – он занят чем-то предельно далеким от науки, и дела его – дела не науки, а веры, хотя и черной, отрицательной веры, веры в Ничто. После длительной борьбы науки и религии наука одержала победу, став тем, против чего она боролась. Мы, люди веры, должны желать не «упразднения», но освобождения науки. Думаю, это освобождение не станет возможным раньше того «отделения лаборатории от государства», о котором я когда-то говорил. Наука – в сущности, совсем как некогда Церковь, – слишком тесно себя связала с земной властью и даже сама на себя стала смотреть, как на земную власть. Быть рядом с царями – небезопасно. Власть и лучшим из нас навязывает борьбу за чуждые нам цели. Наука не стала исключением, и из незаинтересованного разыскания стала весьма и весьма заинтересованным; из умственной роскоши – опорой сильных мира. Излишняя близость к источникам власти – не единственная причина трудностей науки, но очень большая помеха ее верному самоопределению.

***