Личные истины

«Свобода слова» в условиях демократии означает, во-первых, избыток сообщаемых обществу фактов при крайнем недостатке мыслей, и во-вторых – это следует из первого – тщательный подбор этих фактов, но не в пользу определенной точки зрения (в чем демократия видит свое решающее преимущество), а в пользу легкой усвояемости этих фактов большинством. Новости «с душком» имеют несомненное преимущество перед прочими; сообщения дурного вкуса и еще более скверного запаха имеют преимущество перед другими – всё потому, что легче усваиваются и быстрее схватываются полуобразованной толпой. Это несчастное создание – плод просветительных устремлений либеральной монархии и уравнительных идеалов ее наследницы, всеобщей демократии – неспособно питаться ничем сложным и требующим усилий, но при том жаждет постоянной пищи для своего воображения, освобожденного от тяжелой работы и снабженного поверхностной грамотностью – как бы в насмешку. Ни радости простого труда, ни наслаждения высшей умственной жизни недоступны этому дитяти новейшего времени, и оно ищет себе развлечения в одном лишь посредственном, т. е. буквально в том, что посредственно и ему по средствам. Таков оказался несчастный итог: желали низших поднять до уровня высших, или хотя бы сколько-нибудь их приблизить – на деле низшие приподнялись до среднего уровня и упразднили всё, что оставалось их выше. Движение осталось незаконченным. Победа «демократии» оказалась поражением просвещения. Крестьянин не стал Ломоносовым; более того – возможность появления нового Ломоносова отныне исключена. И Ломоносову, и воззвавшему его монарху предъявлен новый идеал середины. С высшими способностями, как и мечтали «бесы» Достоевского, покончено, и выдается этот конец просвещения за начало новой блистательной эры, тогда как на самом деле итог новейшей эпохи прост и печален: ученики сожгли школу и на ее месте поставили памятник Свободе.

***

Отцы современной демократии хотели создать общество, в котором одинокая и самодостаточная личность была бы предельно защищена от вмешательства со стороны. Это удалось, и против натиска Церкви и государства была поставлена крепкая ограда «прав и свобод». Создателями нового порядка личность подразумевалась неизменно страдающей стороной, и все меры предосторожности принимались именно в ее пользу. Прошло время, и оказалось, что лицо всецело защищено от общества, но общество не имеет никакой защиты против злонамеренного лица. И еще хуже: всеми доступными ему средствами убеждения это лицо доказывает, что само понятие «злонамеренности» устарело, что нет намерений дурных и добрых, а только законные и незаконные, и пределы нравственности, таким образом, точно совпадают с границами закона. Угроза оказалась совсем не там, где ее видели когда-то. Государство и Церковь были некогда слишком настойчивы в утверждении нравственного порядка – гонимую личность от них оградили законами. Но когда освободившаяся буквально от всего личность принялась проповедовать свои, выработанные на досуге идеи – идеи освобождения от тягот морали, войны всех против всех и отбора в этой войне самых пригодных для жизни, идеи наслаждения как высшей цели и общей бессмысленности бытия, словом, когда эта личность наконец одичала духовно и принялась беситься с жиру в своем безопасном мирке – оказалось, что от нее и ее разрушительной проповеди нет защиты. Все учреждения западного общества имеют целью защиту человека от государства, и бессильны теперь, когда пришло время защищаться от потерявшей всякую опору, и притом избалованной долголетним потаканием «свободной личности». И удивительно: чем более резкие и нетерпимые выпады позволяет она себе против нравственного порядка, чем она смелее в проповеди самобожия (как только и может быть названо гуманистическое мировоззрение с его «всё дозволено» в сочетании с ненавистью к Божеству) – тем охотнее она берется в наши дни под защиту. Степень нравственного одичания считается степенью умственной свободы – соблазнительнейший порядок вещей, при котором слабые и неразвитые становятся судьями чужого ума и развития… Я думаю, пора наконец отказаться от глубоко ложной идеи «равенства всех людей» и вернуться к построению общества, которое бы основалось не на слепо раздаваемых «правах и свободах», а на идее обоснованных прав и разумных свобод. Такое общество сумеет защититься против тирании посредственностей, перед которой оказалась бессильна демократия XX века.

***