Личные истины

С точки зрения современности, мыслитель – человек опасный, потому что ищет ясных и точных определений. Тех же, кто ищет ясных и точных определений, наше время считает фанатиками, «скучными маньяками», как это сказано у Лескова. Гораздо более в духе времени расплывчатость и нетвердость основных понятий. Иметь же твердые и ясные мнения значит в наши дни оскорблять общество; для общежития годен только тот человек, который все вещи видит через дымку, стирающую грани и углы, или – что еще лучше – который смотрит на вещи в совершеннейшей безоценочной простоте. Такой и только такой человек удобен обществу, который и черное, и белое предпочитает вежливо называть «серым»: одно – темно-серым, а другое – светло-серым… Привычка к ясности губит человека в глазах нашего времени. «Чего же вы хотите? Это какой-то скучный маньяк!» Всё наслаждение жизнью современная эпоха, как и некоторые другие до нее, видит в неясности, нечеткости понятий, даже, пожалуй, свободу свою в отсутствии ясных понятий и полагает. Если так, она вполне заслуживает названия «эпохи сумеречной свободы».

***

Хотите погубить человека? Привяжите его к земле. Крепко, навсегда привяжите. Привяжите его к многочисленным потребностям, а особенно к ненужным. Заставьте его ценить себя настолько, насколько эти потребности удовлетворяются. Пусть основой самооценки будут не способности, а желания – этим вы достигнете очень многого: главное, вы отвлечете человека от вечного и неизменного и привяжете его к мимоидущему, даже более: вы заставите его поверить, что он сам – нечто мимоидущее и маловажное, «пар над водами». Привязывайте его к ощущениям – это совсем не то же, что чувства; ощущения всегда неглубоки, ничему не учат и никуда не ведут – привязывайте человека к ощущениям, раздражайте и возбуждайте его, чтобы никогда в нем не пробудилась мысль. А если она и проснется – гоните ее прочь охапками фактов и трезвоном сведений: внушите человеку уверенность в своем всезнании, достаточную, чтобы за ней могло скрыться любое невежество – и правьте им, и правление ваше будет крепко.

***

В отношении к миру, вещам и людям можно либо просить и заслуживать, либо требовать и брать. «Цивилизация» современности, которой принято так гордиться, в первую очередь есть цивилизация насилия. Необходимость и желательность насилия – ее первооснова, ее коренное допущение. Нынешнее откровенное поклонение сильным и их силе – только завершение долгого развития. Весь пафос «преобразования природы» и технического всемогущества, которым вдохновлялись как русская революция, так и западный мир двадцатого столетия, в нравственно-психологическом отношении сводится к одному: «Получить незаслуженное, даже если его придется отнять!» Эпоха ищет блага не по достоинству и заслугам, но в меру способности желать, и поэтому совершенно неспособна остановиться в своих пожеланиях – ведь удовлетворяемая жажда растет. Человек более не хочет ни просить, ни быть достойным желаемого. Для оправдания первого было изобретено воззрение, согласно которому просить нам не у кого; для оправдания второго – распространено убеждение в «относительности» всех достоинств и призрачности качественных оценок как таковых. Революция и приобретательская демократия на протяжении XX века шли по пути гордости, насилия и самобожия – и вместе зашли в тупик.

***

Время наибольшего «рассвобождения» оказалось временем всеобщего неуважения к свободе и бесстыдного использования умов и воль в корыстных целях. Жажда обмана достигла пределов метафизических, понимая под «метафизическим» нечто сверх потребности и разумных объяснений, – так вот, жажда обмана и основанного на обмане успеха давно перехлестнула всякие мыслимые потребности, и к расхожему определению политической свободы как «свободного состязания» пора сделать прибавку: «свободного состязания обманщиков». О благородные и простодушные люди XIX столетия! Они были уверены, что на одного лжеца непременно найдется один слуга истины, и правда будет защищена ⁴² . Дети благополучного века не представляли себе, что такое многоголосая ложь в тысячу глоток, к тому же льстящая инстинктам невежественной толпы. Они полагали, что спор, всякий обмен мнениями будет и впредь подобен рыцарскому турниру, и не думали, что «свободное состязание мнений» превратится в избиение безоружных – ведь правда, как мы теперь знаем, выходит на бой безоружной. Свободу, вопреки всем верованиям ее сторонников, охраняет и спасает от растления только авторитет, сам по себе изъятый из области действий этой свободы, и уничтожение этого авторитета, к которому, силой вещей, так стремятся народы, убивает саму свободу. Такова оказалась истина: чтобы мы с вами могли пользоваться свободой суждений и критического мышления, в обществе должны существовать авторитеты, из-под власти всех и всяческих суждений и критического мышления изъятые.

***