Личные истины

В положении поэта за последние сто лет произошла разительная перемена. В не столь давнюю эпоху поэт обладал известными правами, своеобразной неприкосновенностью в своей области, был окружен не всегда искренним, но всё же уважением – не переоцениваю качества этой неприкосновенности и этого уважения, но, по меньшей мере, место поэта в обществе было естественно и законно. Решительную перемену, которая произошла почти на наших глазах, можно выразить словами: в эпоху демократии поэт есть враг народа. Такова истина: «народу» поэзия не нужна, как не нужны ему религия, науки и искусство. Священников «народ» от века презирал; над учеными смеялся; в художниках не видел нужды. «Эка чего выдумали!», говорил «народ» до того, как демократия наложила на него свой благородный отпечаток… (Слово «народ» я не случайно повсюду беру в кавычки. Это тот «народ», на который ссылаются, именем которого говорят. Как только в нем образуются личности, которые поднимаются выше среды и ее мнений, они перестают быть «народом».) Достоевский в «Бесах» выразил подлинные чаяния полной, решительной, окончательной демократии – современники ему не поверили, но русская революция, а затем (говорить, так уж всю правду) – европо-американская демократия XX столетия полностью подтвердили его правоту. «Всякие высшие способности мы подавим в зародыше». Безусловно так – только победившая демократия не так откровенна; она предпочитает не предписывать, а ссылаться на вкусы и потребности «народа». Итог один: всё, что превосходит возможности и потребности средней, более чем средней человеческой особи – изгоняется демократией. Поэт есть враг народа. Без сомнения, из «народа», силою вещей, постоянно выходят личности, для которых поэзия, т. е. Истина-Добро-Красота в их нераздельном единстве, дороже всего самого ценного – но, не поддержанные никем, они пропадут среди сытой и довольной черни, для которой наступили, наконец, со времен Ноя ожидаемые времена – когда ни цари, ни рыцари, ни священники, ни поэты не говорят больше о долге, о правде, об истинно-ценном, обо всём, что больше животно-довольной жизни.

***

К сведению всяческих «освободителей» нужно сказать: свободы в обществе прибывает ровно настолько, насколько убывает число людей, способных этой свободой пользоваться. Между застоем несвободы, плодотворным порядком ограниченной свободы и обвалом «всеобщего рассвобождения» можно пройти путь очень быстро – и на этом пути нет возврата, причем по мере перемещения от одного конца к другому скорость движения всё увеличивается. Переход от разумной свободы к безумному рассвобождению еще и потому необратим, что все нравственные оценки, все «можно, нельзя и должно» отбрасываются где-то на полпути к искомой безграничной свободе – а в столкновении между совестью и «всё дозволено» совесть может победить только в душе одиночки, массы же всегда примут сторону низкого и доступного.

***

Либерализм – легкомысленное верование, которое считает, что всё здесь случайно, что нет ни лжи, ни правды, но только выбор между равноправными возможностями, а наша задача в этой ни на чем не основанной жизни – удобнее расположиться и приятно пожить. Оттого-то он так хорошо годится для построения благоустроенного (в сугубо внешнем отношении) общества – терзаемого, однако, множеством внутренних болезней. Либерализм входит в противоречие с «инстинктом истины», о котором говорил Ницше, без которой человек жить не может и превратить которую в простую «возможность» нельзя. Либерал это понятие истины выводит за скобку, как неверную и сомнительную цель, как помеху земному благосостоянию, ограничиваясь чисто житейскими ценностями – сытостью, довольством, удобством жизни, всякое успокоение на которых будет ложно и временно.