Личные воспоминания

Комиссия постановила, что в основу телеграфных линий в Пруссии будут положены моя система телеграфов и провода, заключенные в гуттаперчевую оболочку.

Я же окончательно убедился в том, насколько был прав, когда решил связать свою дальнейшую жизнь с телеграфом, поэтому уже осенью 1847 года уговорил Иоганна Гальске, с которым еще больше сошелся в процессе совместной работы, продать его часть бизнеса компаньону и вместе со мной открыть телеграфную мастерскую. При этом я отдельно оговорил условие, что после выхода в отставку я стану полноправным совладельцем предприятия⁵⁵. Поскольку у нас не было достаточного капитала, я обратился за помощью к жившему тогда в Берлине моему кузену, адвокату Георгу Сименсу, который дал нам 6000 талеров⁵⁶ для открытия небольшой мастерской при условии получения части прибыли в течение шести лет. 12 октября 1847 года в здании, расположенном в дальнем конце Шонебергштрассе, мы открыли свою мастерскую. В том же здании мы сняли для себя и жилую квартиру. Дело даже без дополнительных капиталовложений пошло настолько быстро, что уже вскоре фабрика Сименса и Гальске, с филиалами во многих европейских столицах, получила поистине всемирную известность.

Мое высокое положение в телеграфной комиссии позволяло надеяться, что впоследствии меня поставят во главе всей прусской телеграфной сети. Однако государственная служба меня никогда не привлекала, и я отдавал себе отчет в том, что буду больше полезен миру, если сохраню независимость. Поэтому я решил отказаться от столь блестящей перспективы. Но и уходить в отставку, а значит, и оставлять работу в комиссии, пока она не закончила свою работу и не определила окончательно пути развития телеграфа в Пруссии, я не хотел.

В то время в комиссии я вел борьбу за то, чтобы телеграфом могли пользоваться и простые люди, а не только военные, что вызывало у последних сильнейшее противодействие. Между тем проложенный тогда по маршруту Берлин – Потсдам воздушный телеграф работал настолько быстро и четко, что его нельзя было даже сравнивать с действовавшими ранее семафорами, и это явно говорило о том, что общественности необходимо предоставить к нему самый широкий доступ. Известие о волшебной эффективности нового способа связи быстро распространилось в народе и произвело настоящий фурор. О нем заговорили даже в самых высоких кругах общества. Дошло до того, что принцесса Прусская пригласила меня лично прочитать в Потсдаме ее сыну, будущему кронпринцу Фридриху-Вильгельму и императору Фридриху, лекцию об устройстве электрического телеграфа. Лекция, сопровождавшаяся демонстрационными сеансами связи между Берлином и Потсдамом, и моя пояснительная записка, в которой я рассказывал о будущем, какое может иметь телеграф, если сделать его общедоступным, безусловно, помогли убедить представителей высшего общества в правоте моих требований.

По моей инициативе комиссия постановила провести в марте 1848 года публичный конкурс для телеграфных проводов и аппаратов и определила четкие условия его проведения. За лучшие модели и решения были обещаны крупные денежные премии, а победители получали приоритетные права на размещение государственных заказов. Я практически не сомневался в том, что смогу победить в этом конкурсе, который стартовал 15 марта. Но уже 18-го он прекратил свою работу, а вместе с ним прекратилась работа и всей комиссии.

Революция

Увлеченный своей работой, я почти не замечал тех волнений, которые сотрясали всю Германию после февральской революции в Париже. Между тем бури стихийных политических выступлений с легкостью сметали слабые плотинки, которые бездумно и бестолково ставила на их пути правящая верхушка. Недовольный царившими в стране порядками, немецкий народ был уверен в том, что изменить их можно только насильственными способами, и уверенность эта передавалась даже в высшие светские и военные круги. Совершенно бессмысленные разговоры на национальные и политические темы еще больше раззадоривали толпу, активность которой подогревалась еще и жаркой летней погодой, стоявшей тогда по всей Германии.