Личный паноптикум. Приключения Руднева

– Помилосердствуйте, Дмитрий Николаевич! – перебил Руднева сыщик. – Вы правда думаете, что всякий человек вот так вот навскидку может всяких там Весталлов припомнить с их картинами?! Я, например, и про вашего-то Боттичелли только вчера от вас услышал. И ненормальный этот какую знал картину, такую и изваял, прости господи!

– Ну, допустим, – согласился Руднев. – Тогда есть второе сомнение.

И Дмитрий Николаевич поведал Терентьеву о странном прорицании последней дельфийской пифии о судьбоносной обожженной руке.

– Та-ак, – протянул Анатолий Витальевич. – Пожалуй, мне следует заняться этой гадалкой потщательнее… А вы, Дмитрий Николаевич, в одиночку нигде не шляйтесь и носите с собой оружие.

– Анатолий Витальевич, вы как-то слишком серьезно ко всему этому отнеслись, – Руднев попытался снизить градус беспокойства чиновника особых поручений, но тот был непреклонен.

– Это вы, Руднев, по своему обыкновению, слишком легкомысленны! – ответил он. – Мы имеем дело с человеком, который из девяти трупов шедевр мировой живописи сложил. Поверьте моему опыту, с такими творческими людьми стоит соблюдать осторожность.

В тот день Савелий Галактионович Савушкин как никогда жалел об избранной им службе в сыскной полиции. Собственно, жалеть он начал еще накануне, в заброшенном каретном сарае, а теперь же окончательно убедился в своей недальновидности.

Мало того что половину предыдущего дня ему пришлось провести среди зловонных трупов в обществе ворчливого патологоанатома, записывая за ним всякие чудовищные подробности, так и после этого нечеловеческого испытания чиновник особых поручений не нашел для него никакого другого занятия, как отправить по всем покойницким Москвы, чтобы разыскать те, из которых были похищены давешние мертвецы.

Савелия Галактионовича к тому времени уже не трогали ни запах, ни тягостные зрелища, коих он еще в Ивановском переулке нанюхался и насмотрелся сверх всякой меры, но вот ущерб, нанесенный его самолюбию, виделся ему невосполнимым.

Младший делопроизводитель Савушкин всегда считал себя человеком серьезным да основательным и был абсолютно уверен, что и окружающие воспринимают его ровно так. Исключение, конечно, составляли Анатолий Витальевич, доктор Дягелев и некоторые другие сотрудники сыскного управления, ну, пожалуй, еще хозяйка квартиры, дворник, лавочник и… Впрочем, все эти исключения, думал Савелий Галактионович, только подтверждали правило, которое гласило, что, в целом, кабинетского регистратора Савушкина, несомненно, уважали и к должности его, пусть пока и невеликой, но имеющей неоспоримое общественное значение, относились с должным почтением.

Однако два последних дня вконец подорвали веру Савелия Галактионовича в свою солидность и значимость.

Начать стоило с городового Ромашкина, который управлял выданной Савушкину для ускорения дела казенной коляской и который всем своим видом давал понять, что вовсе не считает Савушкина за старшего. Старый полицейский не называл Савелия Галактионовича иначе, как «сынок» или «твое вашество», а также ни разу не помог младшему делопроизводителю дотащить до казенной коляски неподъемные коробки с журналами и бумагами, которые тот изымал в моргах. Ромашкин только посмеивался в седые усы и говорил: «Эко ж ты, твое вашество, стараешься! Небось, их высокоблагородь-то тебя совсем застращали… Но это правильно, сынок! Оно ж так через ноги и ума, глядишь, наберешься!»

Хуже Ромашкина оказались врачи и санитары в покойницких. Первые на вопросы Савелия Галактионовича не отвечали и вообще делали вид, что младшего делопроизводителя вроде как и вовсе не существует, и что он лишь излишнее приложение к предписанию выдать документы для целей проведения сыскных мероприятий. Санитары же и вовсе вели себя непотребно, улюлюкали над ним и пытались пугать ампутированными конечностями или оторванными головами.

Когда вконец обалдевший и не помнящий себя Савелий Галактионович вернулся в контору, была ночь-полночь. Начался проливной дождь, и Савушкин, выбиваясь из последних сил, таскал из коляски документы, прикрывая их своим пиджаком, в то время как городовой Ромашкин сидел на козлах, торопил его и сердито покрикивал, попрекая, что эдак они запалят лошадь, и что его, Ромашкина, уж давно заждалась его старуха с горячим ужином и стаканчиком вина.

Сам Савелий Галактионович никаких перспектив ужина не имел, впрочем, и с обедом у него в тот день не сложилось.

В конторе к тому времени уже никого не оставалось, кроме дежурного. Он тоже особого интереса к младшему делопроизводителю не проявил, а лишь передал приказ от Анатолия Витальевича во что бы то ни стало в кратчайший срок составить отчет по пропавшим за последнюю неделю покойникам. И Савелий Галактионович зарылся в бумаги. Не разгибая спины и окончательно сломав глаза на неразборчивых записях, Савушкин работал несколько часов, пока незаметно для себя не уснул тут же за столом с пером в руках.

Проснулся он от резкого окрика:

– Может, хватит дрыхнуть, Савушкин!