Лидия Мастеркова: право на эксперимент

Что же вы не пишете? Я послала письмо и слайды уже давно, получили ли вы все это? <…> а может быть, письма вы вовсе и не получили и решили ждать, когда же придет от меня что-то, хоть что-то. Учтите к тому же, что живу я в глуши и дикости, стоило ли уезжать из России, где каждое лето можно было ходить по земле прилуцкой, по песочку белому, по лесочку сосновому, собирать Черноголовку. И вот здесь, в глуши, пока еще ни [Иван Иванович] Пущин, ни [Антон Антонович] Дельвиг меня не посетили, только Таня Паншина приезжает коротать со мной время. Недавно мы ходили с ней на природу дивную, нашли луг удивительный с чудными цветами и душистый донник необычной высоты. В России такого донника я не встречала, м. б., на Украине, говорят, там очень его много. Запах, как когда-то на прилуцком лугу, и день стоял чудный, солнечный, очень много ежевики вокруг, но очень много шипов, и ветки. Часто ползут по земле <…> в остальном я одна здесь обитаю среди полудикого населения, которое протыкает мне шины у велосипеда, который, кстати, подарила мне Оля Махрова. Велосипед очень старый, довоенный, но я теперь сделала из него чудо. Очень красивый, дамский. Поменяла седло, педали, ручки. Сделала тормоз для переднего колеса, заменила тросик для заднего <…> Без велосипеда здесь невозможно. В магазин только на велосипеде можно, конечно, я ходила и пешком, но это все же очень трудно. Но я все не кончу мою мысль насчет одинокого пребывания в этом захолустье и радости получения писем – почаще бы. Правда, я, грешным делом, подумала даже, не вынимает ли кто-нибудь письма из моего ящика, т. к. здешние арабы ополчились на меня и шину проткнули гвоздем, т. к. я оставляла велосипед внизу в особом помещении, теперь ношу на пятый этаж, но это редко, всего один-два раза в неделю. Звонила как-то Хвостенко, узнавала насчет Витиных стихов. Он сказал, что номер еще не вышел и еще неизвестно, будут ли они начинать. Я думаю, что в основном не от него зависит, а от его патрона. Я не помню, написала ли я вам, что умер Хазанов Моисей Тевелевич[425], мой второй преподаватель. Я знаю это от Володи Немухина <…> Игорь [Шелковский] меня как-то тут спросил, почему, мол, они [Маргарита Мастеркова-Тупицына и Виктор Агамов-Тупицын] не пишут статьи для журнала <…> ему нужен какой-то материал. <…> Я заканчиваю седьмую картину 195 × 130 [см], хотя ничего нового не произошло, и форма старая, и состояние, но есть и что-то другое, хотя резкого сдвига нет. Не так-то легко сдвинуться <…> Получила письмо от Гали Рухиной-Поповой[426]. У нее какая-то фантастика. Работу предложили, дом подарили с садом и роскошной мебелью, машину новенькую и пр., пр. Что-то никому из нас такого и не снилось, но дай Бог! Обнимаю вас всех и целую крепко. Манюнечку персонально.

Ваша Лида.

[На полях] Если общаетесь или переписываетесь с Бо[у] лтом, напишите ему от меня, что я была очень занята – готовила картины для выставки и не смогла ему ответить, и писать мне трудно. Передайте ему привет и Косте[427].

Илл. 174. Студия Лидии Мастерковой. Трапп, Франция. 1981.

Архив Музея современного искусства «Гараж». Фонд М.М.-Т. и В.А.-Т.

29.02.1981. Трапп, Франция – Фредериксберг, Виргиния

Дорогая Риточка!

Извини, что не сразу отвечаю на твое письмо, которое меня очень обрадовало, но у меня опять все те же проблемы, что были год тому назад. Такое впечатление, что все это делается специально, особенно после скандала на выставке, которую устроил Щелковский[428] при помощи Махровых[429] с портретом Брежнева, для сравнения искусств[430]. Я не знаю, был ли у вас разговор на эту тему, когда вы видели Игоря у себя. Выставка в старинной церкви, приспособленной для разных мероприятий и для выставок тоже, и портрет Брежнева наискосок, как в красном углу, в алтаре церкви, конечно, это их вождь, я понимаю, но это все же бесстыдство и местечковость до противности и отвращения. Конечно, я не могла все это стерпеть и на следующий день, слава Богу, что не в тот вечер, Бог спас, позвонила Игорю и потребовала снять эту мерзость. Он начал говорить, что ему и самому неприятно все это, что портрет привезла Оля [Махрова], а Оля мне сказала, что портрет ей дала ее мама и что он, конечно, снимет его.