Liebe deinen feind (Возлюби врага своего)

Еще в сорок первом русские отступали так быстро, что даже многие местные жители деревень, отдаленных от районных центров, не знали о том, что началась война. Наша армия впервые месяцы этой войны не старалась вступать в конфликты с русским населением. Во многих селах доблестные войска великой Германии встречали по русской традиции даже хлебом и солью. В такие минуты мы по-настоящему думали о том, что исполняем святую миссию и гордились этим. Как-то в одном таком селе и расположился наш полевой аэродром. Летчики, связисты, тыловики заняли русские хаты и довольно мирно соседствовали с «Иванами». Наши солдаты и офицеры иногда даже угощали местных детишек конфетами и шоколадом, а русские бабы помогали нам, работая в прачечной и офицерской летной столовой. За два года пребывания в этой деревне нашими солдатами ни один русский убит не был.

Где-то в июле 1942 года, когда русские мальчишки гоняли по полю аэродрома мяч, подаренный нашими летчиками Люфтваффе. На этот полевой аэродром на посадку заходил транспортный планер-бензовоз, доставлявший из тыла топливо для наших самолетов. По неизвестной причине планер при посадке упал на взлетную полосу и взорвался. Пилот планера тогда героически погиб, на месте сгорев заживо. Его обгорелые останки наши солдаты положили в ящик из-под патронов и обернули флагом третьего Рейха. Тогда у летчиков не было полкового капеллана, и отпевать покойного пришлось местному русскому попу.

На похороны собрались все местные жители из окрестных деревень. А из Велижа по случаю смерти летчика приехал даже комендант гарнизона генерал Зитцингер, который-то и возглавил эту траурную церемонию. Тело летчика было торжественно похоронено тут же возле церкви. Как и полагается при похоронах героя, почетный караул сделал несколько залпов из своих карабинов, а генерал по православной традиции раздал после похорон местным старикам, женщинам и детям конфеты и шнапс, чтобы те могли помянуть нашего офицера. Правда через год русским все же удалось выбить из этого села наших солдат и летчиков. Местное население этих деревень в один из дней точно также было собрано возле церкви. Комиссары, политруки-особисты за волосы вытянули этого попа на улицу. Он, путаясь в своей рясе, падал, а комиссары били его ногами, катая по весенней грязи. Поп не молил о пощаде своих соотечественников, а лишь крестил своим крестом безумствующую толпу и молил господа простить их:

— Прости господи! Прости господи, людей этих, ибо они не ведают, что творят!

Русский майор, стоя на крыльце церкви, зачитал приговор полевого трибунала и двое автоматчиков, подхватив батюшку под руки, поставили невдалеке от церкви под березу.

— Ну что, падла, час расплаты пришел. Будешь знать, как петь Гитлеру долгие лета! — сказал майор.

— Сейчас порешим всех вместе с этими фашистскими подстилками. Пусть знают, как ублажать немчуру всякую! — кричал он, размахивая пистолетом.

Рядом с попом поставили его жену и еще двух девчонок, которые работали в немецкой офицерской столовой. Майор, дочитав приговор, махнул рукой, и автоматчики расстреляли всех, кто стоял под березой.

Мария мне рассказала, как даже одна бабка бросилась к своей расстрелянной внучке с криком, что эти большевики хуже, чем солдаты вермахта и тут же получила пулю от молодого русского лейтенанта.

Я тогда не мог поверить, что русские столь жестоки в своем достижении победы. Хотя мне доводилось это видеть не один раз. Еще зимой 41 года, когда после рукопашной схватки с «Иванами» мы отошли на свои позиции, один русский солдат около десяти минут колол штыком безжизненное тело нашего убитого бойца. Я, тогда глядя в бинокль, не понимал, зачем он делает это? Мне не было понятно, за что же этот «Иван» так ненавидит мертвых, если даже не жалея своих сил он готов воевать с трупами?

Все, что рассказала Мария, поразило меня до самого сердца, и я понял, что спасая меня от смерти, они с дедом ходили по лезвию ножа. В любой момент, в любое время на хутор могли прийти комиссары и тогда Марию и её деда просто бы расстреляли вместе со мной. Когда я узнал о таком «гостеприимстве» мне захотелось уйти, чтобы не подставлять людей спасших меня от смерти. Мария, видя мою решимость покинуть их хутор, тогда сказала мне:

— Крис, тебе незачем уходить, ты очень похож на моего погибшего брата. Если ты прикинешься глухонемым, то тебе ничего не угрожает. Никто не знает, что мой брат погиб. Я дам тебе его документы и теперь тебя будут звать Сергей, как когда-то и его.