Liebe deinen feind (Возлюби врага своего)

Я тогда подумал, что, судя по разговорам моего бывшего капитана Крамера, он ведь тоже не верил в нашу победу. Он знал, что придет тот час, когда мы будем бежать без оглядки до самого Берлина оставляя на поле брани тысячи своих соплеменников. Для меня этот час уже пришел. Я не предавал своих братьев по оружию, но я и не стремился возвращаться к своим, потому что знал, что мне вновь и вновь предстоит воевать с «Иванами». Я тогда абсолютно не понимал, что происходит с моим сознанием. Я ведь «погиб» и мне теперь незачем было брать в руки оружие — для меня война уже кончилась. Я сполна выполнил свой долг солдата, ни на йоту не нарушив присяги данной мной фюреру. Мне хотелось как-то отблагодарить свою спасительницу, благодаря которой я остался жив и с этой мыслью я стал лепить всякие игрушки из местной глины. Этому ремеслу меня когда-то научил отец, а дух художника, дух творца не покидал меня все эти годы и даже не умер вместе со мной в тот мартовский вечер.

Медленно мой организм стал приходить в норму и ближе к лету 1943 года, когда русские громили наш вермахт уже под Курском, я мог сносно общаться с Марией по-русски и даже несколько раз пас её корову, которая и вытащила меня своим молоком с того света.

Дед Матвей, как звали дедушку Марии, сутра уходил в лес и только к вечеру возвращался с корзиной полной всяких лечебных корешков. Я помогал ему развешивать находки под крышей дома на чердаке, чтобы он смог зимой варить свое снадобье для людей.

Иногда, сидя на завалинке их дома, я с каким-то душевным трепетом наблюдал, как Мария что-то сажала и сеяла в небольшом огороде. Мне нравилось, когда она, разгибаясь после работы, вытирала свой вспотевший лоб рукой и мило улыбалась мне. Она удивлялась, как я ловко орудую своими пальцами, создавая из куска глины диковинных животных, людей и даже святых из библейских легенд.

Нога еще болела. Каждое изменение погоды сказывалось нестерпимой болью, но я терпел и чувствовал, что мне с каждым днем все же становится намного лучше. Я уже вполне мог уйти от них, но мне больше никогда не хотелось брать в руки оружие, чтобы стрелять в тех, кого я когда-то считал своими врагами.

Здесь не было ничего: не было газет, радио, а о военных сводках приходилось узнавать от деда Матвея. Он исчезал на несколько дней со своими сушеными корешками и моими игрушками, а возвращался с хлебом, яйцами и другими продуктами, которые ему даровали за его огромную доброту и чуткое сердце. Он был единственным знахарем во всей округе и поэтому пользовался огромным спросом у местного населения.

В августе, когда мы были заняты уборкой урожая, я узнал от него, что фронт уже отступил почти к самому Минску. Слова моего капитана оказались действительно пророческими, и я чувствовал, что русские через год-два уже возьмут Берлин и навсегда зароют в землю идею фашизма.

С уходом фронта из этих мест с каждым днем становилось все тише и тише. Канонада уже не слышалась, да и самолеты, летящие на передовую, уже пролетали на более высоком расстоянии от земли, чем неделю назад.

За прошедшее лето, проведенное здесь в лесу, мне стало значительно лучше, и Мария все чаще и чаще глядела на меня абсолютно другими глазами. Я видел и чувствовал своим сердцем, что она влюблена в меня, но я всегда боялся об этом ей сказать.

Свободное время я проводил на рыбалке, сидя на берегу с удочкой. Однажды в теплый вечер я вдруг увидел через листву кустов, как Мария после работы на огороде скинула с себя одежду и предстала во всем своем первозданном виде. Она медленно, не спеша вошла в черную от торфа воду, искрящуюся в лучах заходящего солнца, и стала купаться, плескаясь словно русалка. Солнце, отражаясь в черной воде, играло на её теле рыжими перламутровыми зайчиками, которые создавали изумительно сказочную и нереальную по своей красоте картину.

Как подобает настоящему разведчику, я совсем незаметно подобрался так близко, что слышал, как журчит вода, стекая с её роскошного тела. Словно зачарованный, я смотрел на девчонку, наслаждаясь её плавными движениями и каждым изгибом её совершенной фигуры, представляя в ней святую деву Марию, образ которой всегда был в моем сознании.

Неожиданно я вдруг понял, что совсем, совсем не думаю о своей Габриэле. Она вдруг померкла в лучах этой русской красавицы и ушла на задний план. Сейчас я видел только Марию с её завораживающей полной, налитой грудью, длинными русыми волосами, облепившими ее упругие ягодицы и доходившими почти до колен стройных ножек, и мне тогда казалось, что она воистину настоящая богиня, настоящая царица славянских народов. Она была просто прекрасна! Это был тот идеал, который просто было невозможно не полюбить.