Лифт, или Пара шагов до убийцы

– Ты не выбираешь, говоришь, – Эшу больше интересна метафизика, чем живой (или мёртвый) мэр. – Хорошо, я скажу тебе, что ты делаешь. Нет ничего плохого в воде, так? Если стоять в ней по пояс, головой вверх, ногами вниз, и видеть свои ноги там, внизу. Но что делаешь ты – ныряешь, и барахтаешься, пускаешь много волн, самой себе загораживаешь обзор, чтобы потом, почти утонув, вынырнуть, и – дышать, дышать, отчаянно, жадно, говоря: ого, да, я постигла. Ты могла бы просто быть вне, снаружи. Когда ты снаружи, видно, что там, внутри, под водой. Когда голова внизу, а ноги вверху, ты за цель, за воздух, принимаешь свою же нижнюю половину тела… – Сестра восклицает: «Протестую!» – но брат продолжает. – Да, видите, конечно. За волнами эмоций и своих представлений о нём. Но его вина даже не доказана, ты сама это говорила. Ты даже не пыталась встать на его позицию, если он виновен, а как судить, не поняв все стороны? Будь ты на его месте, ослепленной богатством, положением в обществе, ложным ощущением своего могущества, разве не пыталась бы защищать, что накопила, за долгие годы? Другого-то у него ничего нет. Страх ослепляет, темнота заставляет махать кулаками во все стороны, это животный инстинкт, инстинкт выживания, он проявится так или иначе, если ты, весь, под водой. Набирал себе ракушки, улыбался рыбам, а тут – нате, отберут ракушки, рыбок разгонят, и ты больше не морской царь, а ужасное чудовище. Да к тебе больше никто не подплывет, с голоду сдохнешь, один. Кому охота считать себя чудовищем? Чтобы признать себя таковым, нужна большая, даже нет, огромная внутренняя сила. Скажи, есть она, у материалистов?

– Бывает и у материалистов, – подтверждает Зет, и без всякой логики посматривает на меня. Должно быть, оценивает реакцию.

– Хорошо, допустим, бывает, – и зачем-то тоже смотрит на меня. Видимо, пытаются быть толерантными. – Но у человека, попавшего в силки власти, есть она?

– Либо ты имеешь власть, либо власть имеет тебя, – говорит Зет. Она больше не течёт по дивану, она сидит на краю, и Эш, как она сидит на краю, над столом, они смотрят друг на друга. – Сила, направленная во зло, разрушает направителя. Ладно, допустим, его ослепило, он делает, не понимая, в порыве лунатизма. Но разве не должна я дать ему по башке, наконец, чтобы он проснулся?

– Проснулся, или убедился, что создал себе кошмар? К чему ты стремишься, из двух?

– И к тому, и к другому. – Ни один луч не проникает в бар, освещение искусственное, свет не танцует – лежит в её волосах. – Хочу ткнуть его носом в его же морду: смотри, вот ты какой. Жалкий трус, не способный даже ответить за свои поступки. Мелкая сошка в большом кресле. – Сжимает кулаки, кривит рот. – Предатель, убивший друга ради паршивой сидушки. Крыса на троне.

– «Сила, направленная во зло, разрушает направителя», – повторяет за ней Эш. – Хочешь разрушить себя?

– Я понимаю это, – решительно. – Я готова на это пойти. Соответственно, имею право.

– Чтобы множить зло? – скептически.

– Чтобы множить зеркала, – полушепот-полукрик. – Чтобы он увидел образину свою, в зеркале, и схватился за морду обеими руками, и понял, что морда эта – он, а он – это морда.

– А себя ты в зеркале давно видела? – Скорость их диалога такова, что жесты и мимику разглядеть нет времени, не то, что описать. – Не в том, где красишься.

– Я постоянно себя вижу, Эш. Я знаю, кто я. Ты в одном прав, – слегка расслабляется, наливает себе в стаканчик. – Убить его было бы слишком просто. У меня есть план куда интереснее. План, достойный твари внутри меня, – горько усмехается. – Но мне придется попросить тебя об одной вещи.

– О чём? – отмираю я. – Что за план?

Зет смотрит на меня, с сожалением, долго, очень долго. Её не перебивают. Наконец, она поворачивается обратно, к нему.

– Позаботься о Риччи, – озвучивает. – Что от меня зависит, я сделаю. Её в это впутывать не хочу.

– Ты меня вообще спросила? – закипаю я. – Что за план у тебя, отвечай!

Сестра улыбается. Помада до сих пор на месте, краснее красного. Два слова, мне:

– Тебе понравится.

– Что ты задумала, Розетта? – вступает Эш. Она терпеть не может, когда её так зовут, но сейчас почему-то пропускает мимо ушей.

– Я Юдифь этого города, брат мой, – отвечает косвенно, не на сам вопрос. – О, я нашла отличное решение. Сама Фемида не поступила бы иначе.

– Зет, – утвердительно, без вопроса, зовёт её Эш. – Давай перенесём наш разговор. Тебе следует протрезветь…

– Я трезва, – перебивает она. – Ещё один плюс алкоголя: не выпей я сайчас, не придумала бы, что делать. А может и придумала бы… Впрочем, неважно. Идея есть; это главное. Вы оба, – то на одного, то на другого смотрит и, будто взгляда мало, указывает пальцем, – должны обещать, что не будете мешать мне, что бы я ни делала.