Лифт, или Пара шагов до убийцы

Пытаюсь дышать. Дышать не пытается. Брат и сестра, сестра и брат, переглядываются. Я орала шепотом, соседи, вроде бы, не слышали. Зато слышали здесь.

– Риччи, – говорит Зет, – о, Риччи, мне так жаль. В глазах её, лаковых, блестит сострадание. Мать Тереза в коротком топе, с родинкой на животе.

– Иллюзия – это смерть, Риччи, – говорит Эш, – нет никакого исчезновения. Оно тебе только кажется. Ты ведь сознаёшь себя. И умирающий сознаëт, что умрет только то, что им не является, временное. Ты засыпаешь вечером и просыпаешься утром. Вечером ты одна, утром другая. Но главное неизменно, ты сама есть. Ты сознаёшь, что существуешь. – Здравствуйте, вот оно, вот, здравствуйте: сходство в их аргументах.

– Галлюцинации перед смертью – оттого, что мозг ещё жив, и воспроизводит свою веру в образах, лишившись опоры, – бросаю ему в лицо. – Я засыпаю вечером, я просыпаюсь утром, в одной и той же себе, и никуда от себя не могу деться. Как только денусь, буду не я, если вообще буду. Но это не имеет никакого отношения к тому, о чем мы говорили.

– Как раз имеет, – возражает Эш, – самое прямое.

– Если я уверую, они воскреснут? – яда, больше яда на язык: жало змеи, змеи – как у Зет на ляжках. – Нет, брат мой. Нет.

– В прежней форме нет…

– А в другой мне зачем? Котик придёт о ноги тереться, и я такая: о, здравствуй, мама? Мне безразлично, что случилось с ней после смерти, пойми это. Её, в качестве моей матери, твоей, её, – киваю на Зет, – больше не будет. Она с ней не встретится, хотя собиралась. Не обнимет, не извинится по-настоящему, не примет обратно. Не увидит меня, окончившей школу, или тебя, с твоими успехами в йоге. То же и отец. Кем бы они там, дальше, ни стали, кормом для червей, котиками или гуру, мне всё равно. У меня больше нет родителей. Вот и всё.

– Нет ли эгоизма в твоих словах, как сама считаешь? – осторожно спрашивает брат.

– Без уважения к себе не может быть никакого служения другим, – шепчет сестра себе под нос.

– Есть, но мне плевать, – складываю руки на груди. – Я знаю, что по-твоему привязанность идёт от эго, и если выйти за эго, выйдешь и за привязанности. Но мне моё эго дорого, прикинь? Вот такое вот оно у меня узкое, мелкое и дорогое. Я не уверена, что то, что за его пределами, реально, что есть вообще какое-то "за собой". Ты можешь говорить, что у меня просто не было такого опыта, и будешь прав: не было. Зато у меня есть опыт сказок, легенд и мечт. Я знаю про коллективное бессознательное, то, что она, – опять на Зет, – называет мировой душой, а я склонна считать генетической памятью. Да, памятью, закодированной в ДНК, ничем иным. Кодами, что помогают нам выжить, как помогали нашим предкам. И вот память эта и диктует нам, всем, думать про суд и правосудие, про правду и ложь, даже про месть. Я поддержу тебя, если ты его посадишь, – в сторону Зет. – Я поддержу тебя, если ты его убьешь. Если не посадишь и не убьешь, то я это сделаю. Потому что, возможно, однажды, наш род проходил такую ситуацию, и дети не справились с убийцей родителей. Что если так, а? Что, если от нас, наоборот, требуется отправить в могилу мерзавца, а не думать про карму его, или принятие его, или равновесие сил в мире? С такой позиции вы не думали?

По ним видно: нет, не думали. Положение скверное; надо выпить. Мешаю сок с бурбоном, в стакане. Пятьдесят на пятьдесят.

– Зачем ты это делаешь? – спрашивает Эш. – Так твои мысли упадут ещё ниже. Ты не сможешь выйти из боли, ты увеличишь её.

– О, какие у меня низкие мысли, надо же, – зло ухмыляюсь, пью. – Думаю о том, что потеряла родителей. Эгоистка Риччи, фу такой быть. Ну так не смотри на меня, раз не нравится. Я, подумать только, имею смелость быть собой, и жить свою боль, из неё не выходя. Тварь я дрожащая, но право имею. Представьте себе. – Близка к тому, чтобы разрыдаться. Градус даёт о себе знать. Мой хваленый холод, хваленый контроль, родителями хваленый, идёт туда, куда Зет любит сходить: на твёрдый и крепкий.

Зет любяще кладёт руку на моё плечо.

– Пей, если надо. Я понимаю. – Объясняет Эшу. – Она иначе не вытащит свой плач. Будет душить его, пока ни задохнется.

– Так он только уйдёт ещё глубже, – заявляет Эш. – Так глубоко, что потом не доберешься. Она сама выбирает, какую частоту взять, мутную или прозрачную, ты ведь знаешь это. Удивительно, нет, даже поразительно, как, зная это, ты умудрилась остаться среди грубых вибраций… – «У алкаша и святого одна природа», – кажется, так она сказала.