Лифт, или Пара шагов до убийцы

– Ты тоже "права и не права", – сестра оживляется, горячится, – я не говорила, что мир на зло сразу злом ответит, а на благо счастием. Я говорила, что в его личном мире, в башке его чугунной, если тебе так больше нравится, множиться будет одно из двух – радость, если творит ради радости чужой, или мерзость, если для мерзости существует. Внешнее может не ответить; но внутреннее ответит точно, уж поверь.

– Так что же ты, в таком случае, – иронично продолжает брат, – хочешь избавить его от его внутреннего ответа? Забрать мерзость себе, и пусть гуляет, чистеньким? Ну, пальнëшь в него разок, он труп, а потом бах, обратно родился… Искупленным: потому что ты ему вернула – то, что он тебе сделал. А ты – на его месте будешь. Потому что не приняла; не отпустила.

– Если бы я ему возвращала, – мрачнеет Зет, – я пальнула бы в его жену и детей, по очереди, одного за другим уложила бы. Чтобы он успевал отходить от одной смерти, как вдруг – раз, и другая. Но нет, это не возврат. Я хочу нейтрализовать зло, – смотрит на меня, – Теория реинкарнации, – добавляет, – кажется мне сомнительной. Личность исчезнет, а душа, она, что ни делай, чистенькая. – Брат пытается возразить, она останавливает его жестом. – Даже если и так, надо, чтобы сукин сын не просто мучился, потом, а понял, сейчас, кто и за что. Иначе толку от его мучений, в беспамятстве, как от козла молока. Я могу и, принимая, его пальнуть, чтоб ты понимал, – неожиданно уточняет. Внутри принимаю, что ты, – ехидно, Эшу. – И убийство, и даже изнасилование, будь оно неладно. У меня самой склонность есть, к тому и другому. Только вот я, в отличие от него, так не косячу. Я понимаю, что, делая наружу, делаю себе. Он – нет. Вот и пусть поймет. Стоит даже трахнуть его в зад, жестко, перед смертью, чтобы сразу полную программу откатал. Понял, как это ощущается. На своей шкуре.

– Ты слишком много на себя берешь, – начинает Эш, спокойно, без эмоций. – Даже если он поймет и раскается, и умолять тебя будет, "пощади"… Хотя, маловероятно, что ты технически сможешь к нему подобраться, предположим, тебе удалось. Ты чинишь над ним расправу, он умирает, и в это мгновение ты остаешься одна. Его больше нет, рядом, но он теперь поселился внутри. Его смерть висит внутри тебя, посередине, как крест, с которого не сняли разбойника. Ты, естественно, постараешься оправдать это, и даже оправдаешь, умом. Запихнешь труп куда подальше, в закрома памяти. Но этим дело не кончится. Он достанет тебя оттуда, тень его, и будет прав, запах гнили – будет. Если он убил родителей, им ему и мстить. Если есть за что: может статься, что они в прошлом были на его месте, а он на их, ты этого не знаешь, это не твои разборки. Да, ты им дочь. Но ты – не они. Всё, что ты можешь сделать, это посадить его, если так требует душа твоя: справедливости. В тюрьме насильников насилуют, но они ой ли раскаиваются. Насилие на насилие – умножение зла, Зет. Хочешь, чтобы понял, предоставь его самому себе, не захочет понять, жизнь заставит. Хочешь объяснить, попытайся, только это пока без толку. Никакой пользы от его убийства для тебя нет. Ты ведь не он, – мягко, бархатно, в глаза ей смотрит, она своими – бешено блестит. – Ты не как он. Хочешь посадить, вперёд. Но я бы на твоём месте не делал даже этого… – Зет открывает было рот, но я не даю ей сказать.

– Чтобы он ещё насиловал и убивал? – восклицаю, не выдержав. – Что за утопия, "бумеранг, жизнь накажет"! Как по мне, это только оправдание, оправдание слабости! "Я умываю руки, пусть какие-то там боги за меня всё делают", судьба, провидение, что за чушь. Эш, ты живешь в своих иллюзиях, тебе там хорошо, вот и живи в них. Я предпочитаю видеть мир, как есть. В моем мире папу и маму подорвали в лифте, они там сгорели живьём, сгорели, живьём, понимаешь ты это? Я уже три дня тут живьём поджариваюсь, это понимая, и без моральных нареканий поджарила бы того, кто это сделал. Мне плевать на принятие, и на отрицание тоже плевать. У меня были родители, не идеальные, но были. Теперь их нет. И вся эта ваша философия – от того, что вас, черт возьми, не было здесь. Вас здесь и нет, до сих пор. Обсуждаете теорию, сидите, тянете свысока… Скажите мне, – тихо и спокойно, сузив глаза, сжав кулаки, – где большее зло: позволить ему творить ужас в тех масштабах, что он творит, или убрать его, с его ужасом, одним ударом? Бездействие хуже действия, здесь так, здесь не может быть обычного "хата с краю, мир в душеньке". Мы видим это, значит, мы несëм ответственность за увиденное. И они, наши родители, понимали это, они взялись за это дело, чёрт возьми. Взялись, понимая, с кем связываются, и чем это им грозит. Не побоялись, не стали трусость свою оправдывать, а взялись, понимая: молчаливое попустительство хуже, чем дать себе – себе, а не богам – право вершить суд. У них были глаза, чтобы видеть, и человечность, чтобы понять: так нельзя. Они взялись, зная, – губы дрожат, – зная, что могут… вот так… сгореть.