Лифт, или Пара шагов до убийцы

Он смотрит на нас, в дверях, своими ясными глазами. Эш – не тролль, это я вижу сразу. Я встаю и подхожу к нему, обнять. От него пахнет дорогой, полями и жаркими странами – пахнет здесь, где солнца нет. «Привет, – говорит он мне, тихонечко, – маленькая». Впервые за весь день хочется разрыдаться, взахлёб, из самых недр, от этого "маленькая". Брат одним словом дал мне право на эмоции. Я сглатываю ком. Право моё: взять или не взять это право. Я взрослая. Я возвращаю ему привет. Зет растопыривает пальцы, даже руки не даёт. «Ну, как тебе у нас, тут, после вас, там?» – спрашивает она, отгораживается фразой и ногой, закинутой на другую. Бёдра – змеи. «Большие дома, маленькие пространства, – отвечает он. – Непривычно. Лучше, чтобы наоборот: большие пространства, маленькие дома». Зет улыбается. Тепла в её улыбке нет, изображать его она не пытается. Она в одного выпила полбара, но выглядит абсолютно трезвой.

– Пойдёмте пересядем куда-нибудь, – предлагаю я, – нас слишком много, чтобы тесниться за стойкой.

– Риччи права, – вторит Эш, – не стоять же на проходе. – У него родинка под правым глазом и шрам, над тем же глазом, мелкий, ненавязчивый. В уголках глаз морщинки: часто улыбается. Зет, вместо ответа нам, отвечает Раджу: «Мне бурбон, давай сразу бутылку, что там осталось… Что вы будете, говорите, нам принесут». Эш будет воду, и, кроме воды, ничего. Я буду сок; стены уже не так танцуют; с бурбоном намешаю.

Перемещаемся вглубь, за соседний стол от парочки: Морин и её анонима. Желтоватый свет, кожаные диваны, кожаная Зет: шорты, ботинки, родинка. Сажусь на одну сторону с ней, хотя знаю, что буду пялиться влево. Она в глубине, я с краю. Буду пялиться на неё. Эш будто светится, напротив нас, и в глубине, и с краю, одновременно.

– Нужно теперь что-то делать, – говорит сестра. – Жаль, что увиделись так. Жаль, но нужно что-то делать. Те, кто желал им смерти… у меня есть знакомые… говорят, что это мог быть, – оглядывается по сторонам, – мэр. Его за руку поймали, говорят. На него подала в суд девочка, работала его помощницей, причём подала не денег ради, а за правду. Я с ней ещё не говорила, но собираюсь, – вздыхает, заполняет стекло янтарем. Виски блестит, огненная вода в граненом стакане. – Возможно, не точно, но возможно, родителей сбросили по его приказу: узнай общественность, про изнасилование, карьере его конец. Видимо, у них были доказательства его вины… Черт, если это подтвердится, то…

– Конец ему самому, а не только карьере, – резко завершаю я. – Вот же… вот же… и ещё улыбался! Да как ты могла, после этого, улыбаться – ему?! – воздуха меньше, и меньше, и…

Вот, значит, откуда отвращение.

– Так родителей не вернуть, – отражает Эш. – Они оставили нас, но их путь совсем не кончен. Сейчас будет лучше, если мы их отпустим, с миром в сердце. Они пока что, – взгляд куда-то в пространство, – нас видят.

– Не видят, – отражаю я.

– Да, но лучше пусть увидят, что мы способны постоять за них, – отражает Зет. – Я имею смелость пойти на это; я не боюсь ни смерти, ни убийства, что бы это ни значило. Я слишком долго была в изоляции, и не добровольной, как ты, по ашрамам, а в настоящей, когда тебя – вычеркнули. Было время подумать, и о мире, и о "видении", – усмехается, лицо становится злым. – Равновесие должно быть восстановлено. Но только если у меня будут доказательства, – добавляет неуклонно, – иначе никак. Потому я и не грохнула его там, на кладбище, – объясняет мне. – Он – подозреваемый, а не обвинённый.

– Не бери этого на себя, – возражает Эш. Он своим ядом и без тебя обязательно подавится. Если это он, отгребет по полной, не в этой жизни, так в следующей…

– Нет никакой следующей жизни, – возражаю я.

– От кого именно отгребет? – возражает Зет. – Правосудие должно иметь орудие. Нельзя так просто ждать, пока на него карма свалится. Я – его карма. Я приду и покажу ему, чего он заслужил.

– Не ты его карма, а ты забираешь себе его карму, – поправляет Эш. – Не путай, Зет. – Его спина, она прямая, он не опирается назад. Зет растеклась в диване. Я ерзаю.

– Стой, стой! Как же твои речи, о принятии? – вспоминаю, облокотившись на стол обоими локтями, язвительно. – Ты разве не принимаешь его, любым, отрицающим себя, отрицающим дела свои, и жизнь наших родителей, которые также, как и ты, считали, что он должен ответить? Ах да, точно, – поднимаю брови, поворачиваюсь к ней, – ты имеешь право на отрицание, так? Родителей, отрицающими тебя, ты приняла, а его, принимающим тебя, отрицаешь? – становится смешно. – Он бы и к тебе с великим бы счастьем подкатил, если бы мог. Я вижу. По нему вижу. Я таких просто так бы с удовольствием на тот свет, то есть, пардон, в забытье, отправляла. Там им самое место. Властью он злоупотребил, значит. Власть – во благо себе или другим… вот тебе: власть себе. И где, от мира, месть? Ты права и ты не права.