Лига перепуганных мужчин

Мне думается, что именно эти пять лет внутренней борьбы с картинами более, чем что-либо иное, заставили меня действовать так, как я это сделал с Дрейером. Обычно я бываю очень слаб в проявлении неудовольствия и тем более жестокости, но в этот раз во мне колебаний не было. Я сказал Юджину, что желаю немедленно вернуть ему картины и получить мои деньги обратно без замедления. Он сказал, что у него нет денег, и я знал, что это правда, так как на протяжении последнего года неоднократно ссужал его значительными суммами. Однако я настаивал, что он должен либо достать деньги, либо понести заслуженное наказание. Полагаю, что в конце концов я бы смягчился, но, к несчастью, в моем характере имеются своего рода заскоки: непонятно почему я делаюсь упрямее мула, проявляю невероятную решительность и не отступаю ни на шаг от своей позиции. Отрицательную роль сыграло и то, что мистер Сантини должен был вернуться в Италию. Юджин потребовал с ним встречи. С его стороны это было, конечно, блефом.

Мы договорились, что я с мистером Сантини и Полем Чапином приеду к нему в среду, в пять часов дня. Поль был приглашен, потому что он осматривал во Франции эти картины. Мы приехали. Обходительность Юджи...

Я прервал его:

— Минуточку, доктор. Поль Чапин приехал в галерею раньше вас?

— Нет. Мы приехали вместе. Я заезжал за ним в Гарвард-клуб... Обходительность Юджина причиняла мне боль, потому что ему не удавалось скрыть, как он нервничает. Руки его дергались, когда он смешивал хайбол... для нас, не для себя. Я был смущен, а потому резок и даже груб. Я предложил мистеру Сантини сообщить свое заключение, и он его сделал, как устно, так и письменно. Юджин возразил ему. Они заспорили. Наконец Юджин обратился к Полю, прося его высказать свое мнение, очевидно, он ожидал, что Поль его поддержит. Поль оглядел нас с улыбкой и сделал краткое, но весьма выразительное заявление. Он сказал, что через три месяца после того, как он осматривал картины, то есть через месяц после того, как они прибыли в Нью-Йорк, он узнал совершенно определенно, что они были написаны Вассо, величайшим мошенником нашего века, в 1924 году. Этого же человека назвал мне и мистер Сантини. Поль сказал также, что он хранил молчание, потому что его привязанность и ко мне, и к Юджину так велика, что он не мог сделать шаг, который бы причинил неприятность одному из нас.

Я испугался, как бы Юджин не потерял сознание: он был не только поражен, но и уязвлен. Я же был так смущен, что молчал. Я, конечно, не знаю, обманул ли меня Юджин, будучи в отчаянном положении, или же он сам пал жертвой обмана.

Мистер Сантини поднялся первым, я последовал его примеру, и мы вышли. Поль Чапин шел с нами.

В полдень следующего дня я узнал, что Юджин покончил с собой, выпив очень большую дозу нитроглицерина. Я узнал об этом, когда полиция явилась в мою приемную, чтобы допросить меня.

— Что заставило вас думать, что это самоубийство?

— Ну, мистер Гудвин...

Он вновь улыбнулся, но улыбка была еще более грустной.

— Неужели все детективы одинаковы? Вы же прекрасно понимаете, почему я считаю это самоубийством. Полиция пришла к тому же выводу, и обстоятельства подтверждают это.

— Но если вы согласитесь, что у каждого детектива всегда в голове имеется какая-то навязчивая идея, то вы знаете, в чем заключается моя. Имел ли возможность Поль Чапин подбросить таблетки нитроглицерина в бокал Дрейера? Вы считаете это невозможным?

Доктор Элкас кивнул.

— И вы, конечно, знаете, что мистер Сантини со мной согласен. Мы оба вполне уверены, что Поль не имел такой возможности. Он приехал в галерею вместе с нами, и мы вошли вместе в контору. Поль сидел слева от меня, не менее чем в шести футах от Юджина. Он не дотрагивался ни до одного бокала, кроме собственного. Когда мы выходили, Поль шел впереди меня, перед ним выходил Сантини.

— Да... Все это записано в отчетах. Но во время шумных ссор, подобных этой, когда все так возбуждены, бывает хождение с места на место, люди то вскакивают, то садятся, бродят взад и вперед...

— Ничего подобного не было. Мы не были возбуждены, разве только Юджин. Он был единственный, кто поднимался с кресла.

— После того как вы туда вошли, Юджин не надевал пиджака?

— Нет, он носил утренний пиджак, не меняя его.

— Бутылочка с остатками нитроглицерина была обнаружена в кармане его пиджака?

— Так я понял.

Я уселся поглубже в кресло и опять посмотрел на него. Я бы отдал «родстер» и пару шин «экстра» к нему, чтобы узнать, лжет он или нет. Он был очень далек от людей моего класса, как и Поль Чапин, и я понимал, что у меня нет пути, по которому я мог бы добраться до его мыслей.

— Не согласились бы вы завтра в час дня прийти на ленч к Ниро Вульфу?

— Сожалею, я буду занят.

— В пятницу?

— Нет. Ни в какие дни. Я не орех, который надо расколоть. Откажитесь от надежды доказать виновность Поля Чапина в смерти Юджина Дрейера. Это не выдерживает критики. В этом я уверен, потому что я там был.

— Может, вы сможете в субботу?