Лигейя

   Страшная ночь почти уже прошла, и та, которая была мертвой, еще разъ зашевелилась, и теперь болѣе сильно, чѣмъ прежде, хотя она пробуждалась отъ смерти болѣе страшной и безнадежной, чѣмъ каждое изъ первыхъ умираній. Я уже давно пересталъ сходить съ своего мѣста и предпринимать какія-либо усилія, я неподвижно сидѣлъ на оттоманкѣ, безпомощно отдавшись вихрю бѣшеныхъ ощущеній, среди которыхъ крайній ужасъ являлся, можетъ быть, наименѣе страшнымъ, наименѣе уничтожающимъ. Тѣло, повторяю, зашевелилось, и теперь болѣе сильно, чѣмъ прежде. Жизненныя краски возникали на лицѣ съ необычайной энергіей -- члены дѣлались мягкими,-- и если бы не вѣки, которыя были плотно сомкнуты, если бы не повязки и не покровъ, придававшіе погребальный характеръ лицу, я могъ бы подумать, что Ровена дѣйствительно совершенно стряхнула съ себя оковы смерти. Но, если, даже тогда, эта мысль не вполнѣ овладѣла мной, я, наконецъ, не могъ болѣе въ этомъ сомнѣваться, когда, поднявшись съ ложа, спотыкаясь, слабыми шагами, съ закрытыми глазами, имѣя видъ спящаго лунатика, существо, окутанное саваномъ, вышло на середину комнаты.

   Я не дрогнулъ -- не двинулся -- ибо цѣлое множество несказанныхъ фантазій, связанныхъ съ видомъ, съ походкой, съ движеніями призрака, бѣшено промчавшись въ моемъ умѣ, парализовали меня -- заставили меня окаменѣть. Я не двигался -- я только смотрѣлъ на привидѣніе. Въ мысляхъ моихъ былъ безумный баіпорядокъ -- неукротимое смятеніе. Возможно-ли, чтобы передо мной стояла живая Ровена? Возможно-ли, чтобы это была Ровена -- бѣлокурая голубоглазая Леди Ровена-Трэваніонъ-Тримэнъ? Почему, почему сталъ бы я въ этомъ сомнѣваться? Повязка тяжело висѣла вокругъ рта -- но неужели же это не ротъ Леди Тримэнъ? И щеки -- на нихъ былъ румянецъ, какъ въ расцвѣтѣ ея жизни -- да, конечно, это прекрасныя щеки живой Леди Тримэнъ. И подбородокъ съ ямочками, какъ въ тѣ дни, когда она была здорова, неужели это не ея подбородокъ?-- но что это, она выросла за свою болѣзнь? Что за невыразимое безуміе охватило меня при этой мысли? Одинъ прыжокъ, и я былъ рядомъ съ ней! Отшатнувшись отъ моего прикосновенія, она уронила съ своей головы развязавшійся погребальный покровъ, и тогда въ волнующейся атмосферѣ комнаты обрисовалтісь ея длинные разлетавшіеся волосы; они были черинѣе, чѣмъ вороновы крылья полночи! И тогда на этомъ лицѣ медленно открылись глаза. "Такъ вотъ они, наконецъ", воскликнулъ я громкимъ голосомъ, "могу-ли я -- могу-ли я ошибаться -- вотъ они, громадные, и черные, и зачарованные глаза -- моей утраченной любви -- Леди -- Леди Лигейи".