Лигейя

   Въ разныхъ мѣстахъ кругомъ стояли тамъ и сямъ оттоманки и золотые канделябры, въ Восточномъ вкусѣ, и, кромѣ того, здѣсь была постель, брачное ложе въ Индійскомъ стилѣ, низкое, украшенное изваяніями изъ сплошного эбеноваго дерева, съ балдахиномъ, имѣвшимъ видъ похороннаго покрова. Въ каждомъ изъ угловъ комнаты возвышался гигантскій саркофагъ изъ чернаго гранита, съ царскихъ могилъ Луксора; ихъ древнія крышки были украшены незабвенными изображеніями. Но главная фантазія, царившая надо всѣмъ, крылась, увы, въ обивкѣ этого покоя. Высокія стѣны, гигантскія и даже непропорціональныя, сверху до низу были обтянуты массивной тяжелой матеріей, падавшей широкими складками,-- эта матерія виднѣлась и на полу, какъ коверъ, и на оттоманкахъ, какъ покрышка, и на эбеновой кровати, какъ балдахинъ, и на окнѣ, какъ пышные извивы занавѣсей, частію закрывавшихъ окно. Матерія была богато заткана золотомъ. На неровныхъ промежуткахъ она вся была испещрена арабескными изображеньями, которыя имѣли приблизительно около фута въ діаметрѣ и узорно выдѣлялись агатово-чернымъ цвѣтомъ. Но эти изображенія являлись настоящими арабесками лишь тогда, когда на нихъ смотрѣли съ одного извѣстнаго пункта. Посредствомъ пріема, который теперь очень распространенъ и слѣды котораго можно найти въ самой отдаленной древности, они были сдѣланы такимъ образомъ, что мѣняли свой видъ. Для того, кто входилъ въ комнату, они просто представлялись чѣмъ-то уродливымъ, по мѣрѣ приближенія къ нимъ этотъ характеръ постепенно исчезалъ, и мало-по-малу посѣтитель, мѣняя свое мѣсто въ комнатѣ, видѣлъ себя окруженнымъ безконечной процессіей чудовищныхъ образовъ, подобныхъ тѣмъ, которые родились въ суевѣрныхъ представленіяхъ Сѣвера, или тѣмъ, что возникали въ преступныхъ сновидѣніяхъ монаховъ. Фантасмагорическій эффектъ въ значительной степени увеличивался искусственнымъ введеніемъ безпрерывнаго сильнаго теченія воздуха изъ-за драпировокъ, дававшаго всему отвратительное и безпокойное оживленіе.

   Въ такихъ-то чертогахъ, въ такомъ брачномъ покоѣ, провелъ я съ Леди Тримэнъ нечестивые часы перваго мѣсяца нашего брака, и провелъ безъ особеннаго безпокойства. Что жена моя боялась дикой перемѣнчивости моего характера, что она избѣгала меня, что она любила меня далеко не пламенной любовью, этого я не могъ не видѣть, но все это доставляло мнѣ скорѣе удовольствіе, нежели что-либо иное. Я ненавидѣлъ ее ненавистью отвращенія, болѣе напоминающей демона, чѣмъ человѣка. Мои воспоминанія убѣгали назадъ (о, съ какой силой раскаянія!) къ Лигейѣ, къ возлюбленной, къ священной, къ прекрасной, къ погребенной. Я упивался воспоминаніями объ ея чистотѣ, объ ея мудрости, о, благородной воздушности ея ума, о ея страстной, ея полной обожанія любви. И вотъ мой духъ вспыхнулъ и весь возгорѣлся пламенемъ сильнѣйшимъ, чѣмъ огонь ея собственной души. Объятый экстазомъ сновъ, навѣянныхъ опіумомъ (ибо я обыкновенно находился во власти этого зелья), я испытывалъ желаніе громко восклицать, произносить ея имя въ молчаніи ночи, или днемъ наполнять звуками дорогого имени тѣнистые уголки долинъ, какъ будто этой дикой энергіей, этой торжественной страстью, неутолимой жаждой моей тоски объ усопшей, я могъ возвратить ее къ путямъ, которые она покинула -- о, могло-ли это быть, что она навѣки ихъ покинула -- на землѣ?

   Въ началѣ второго мѣсяца нашего брака Леди Ровена была застигнута внезапной болѣзнью, и выздоровленіе шло очень медленно. Лихорадка, снѣдавшая ее по ночамъ, была безпокойной; и, находясь въ возмущенномъ состояніи полудремоты, она говорила о звукахъ и о движеніяхъ, которые возникали то здѣсь, то тамъ въ этой комнатѣ, составлявшей часть башни, что я, конечно, могъ приписать только разстройству ея фантазіи, или, быть можетъ, фантасмагорическому вліянію самой коинаты. Но съ теченіемъ времени она стала выздоравливать -- наконецъ, совсѣмъ поправилась. Однако, черезъ самый короткій промежутокъ времени, вторичный припадокъ, еще болѣе сильный, снова уложилъ ее въ постель; и послѣ него ея здоровье, всегда слабое, никакъ не могло возстановиться. Съ этого времени болѣзнь приняла тревожный характеръ, и припадки, возобновляясь, становились все болѣе угрожающими, какъ бы насмѣхаясь и надъ знаніями, и надъ тщательными усиліями врачей. По мѣрѣ того какъ увеличивался этотъ хроническій недугъ, который, повидимому, настолько овладѣлъ всѣмъ ея существомъ, что, конечно, его невозможно было устранить обычными человѣческими средствами, я не могъ не замѣтить подобнаго же возрастанія ея нервной раздражительности и возбужденности, до такой степени, что самыя обыкновенныя вещи стали внушать ей страхъ. Она опять начала говорить, и на этотъ разъ болѣе часто и съ большимъ упорствомъ, о звукахъ -- о легкихъ звукахъ -- и о необычайныхъ движеніяхъ среди занавѣсей, о чемъ она уже говорила раньше.