Лигейя

   Есть, однако, нѣчто дорогое, относительно чего память моя не ошибается. Это внѣшность Лигейи. Высокаго роста, Лигейя была тонкой, въ послѣдніе дни даже исхудалой. Тщетно было бы пытаться описать количественность, спокойную непринужденность всѣхъ ея движеній, непостижимую легкость и эластичность ея поступи. Она приходила и уходила точно тѣнь. Никогда я не слыхалъ, что она входитъ въ мой рабочій кабинетъ, я только узнавалъ объ этомъ, когда она касалась моего плеча своею словно выточенной изъ мрамора рукой -- я съ наслажденьемъ узнавалъ объ этомъ, слыша нѣжный звукъ ея грудного голоса. Ни одна дѣвушка въ мірѣ не могла сравняться съ нею красотой лица. Это былъ какой то лучистый сонъ, навѣянный опіумомъ, воздушное и душу возвышающее видѣніе, въ которомъ было больше безумной красоты, больше божественнаго очарованія, чѣмъ въ тѣхъ фантастическихъ снахъ, что парили надъ спящими душами Делосскихъ дочерей. Однако, черты ея лица не отличались той правильностью, почитать которую въ классическихъ созданіяхъ язычниковъ мы научены издавна и напрасно. "Нѣтъ изысканной красоты", говоритъ Бэконъ, Лордъ Веруламскій, справедливо разсуждая о всѣхъ разнородныхъ формахъ и видахъ красоты, "безъ нѣкоторой странности въ соразмѣрности частей". Я видѣлъ, что у Лигейи не было классической правильности въ чертахъ, я понималъ, что ея красота дѣйствительно "изысканная", и чувствовалъ, что много было "странности", проникавшей ее, и все же я тщетно пытался открыть какую-либо неправильность и подробно прослѣдить мое собственное представленіе "страннаго". Я всматривался въ очертанія высокаго и блѣднаго лба -- онъ былъ безукоризненъ; но какъ бездушно это слово въ примѣненіи къ величавости такой божественной! бѣлизна кожи, не уступающая чистѣйшей слоновой кости, пышная широта и безмятежность, легкій выступъ надъ висками; и потомъ эти роскошные локоны, цвѣта воронова крыла, съ прмродными завиткам, съ отливомъ вполнѣ оправдывающемъ силу Гомеровскаго эпитета, "гіацинтовый!" Я смотрѣлъ на тонкія очертанія носа, и нигдѣ, за исключеніемъ изящныхъ Еврейскихъ медальоновъ, не видалъ я такого совершенства. Ta же чудесная гладкая поверхность, тотъ же еле замѣтный выступъ, прибліжающійся къ типу орлинаго, тѣ же гармонично-изогнутыя брови, говорящія о свободной душѣ. Я слотрѣлъ на нѣжный ротъ. Онъ былъ поистинѣ торжествомъ всего неземного: очаровательная верхняя губа, короткая и приподнятая, сладострастная дремота нижней, ямочки, которыя всегда играли, и цвѣтъ, который говорилъ, зубы, отражавшіе съ блескомъ удивительнымъ каждый лучъ благословеннаго свѣта, падавшаго на нихъ и разгоравшагося мирной и ясной улыбкой. Я размышлялъ о формѣ подбородка -- и здѣсь, также, находилъ грацію широты, нѣжность и пышность, полноту и духовность Эллинскую, дивное очертаніе, которое богъ Аполлонъ лишь во снѣ открылъ Клеомену, гражданину аѳинскому. И потомъ я пристально смотрѣлъ въ самую глубь большихъ глазъ Лигейи.

   Для глазъ мы не находимъ моделей въ отдаленной древности. Быть можетъ, именно въ глазахъ моей возлюбленной скрывалась тайна, на которую намекаетъ Лордъ Веруламскій. Мнѣ кажется, они были гораздо больше, чѣмъ глаза обыкновеннаго смертнаго. Продолговатые, они были длиннѣе, чѣмъ газельи глаза, отличающіе племя, что живетъ въ долинѣ Нурджагадъ. Но только временами -- въ моменты высшаго возбужденія -- эта особенность становилась рѣзко-замѣтной въ Лигейѣ. И въ подобные моменты ея красота -- быть можетъ, это только такъ казалось моей взволнованной фантазіи -- была красотою существъ, живущихъ въ небесахъ или по крайней мѣрѣ внѣ земли -- красотою легендарныхъ Гурій Турціи. Цвѣтъ зрачковъ былъ лучезарно-чернымъ, и прекрасны были эти длинныя агатовыя рѣснщы. Брови, нѣсколько изогнутыя, были такого же цвѣта. Однако, "странность", которую я находилъ въ глазахъ, заключалась не въ формѣ, не въ цвѣтѣ, не въ блистательности чертъ, она крылась въ выраженіи. О, какъ это слово лишено значенія! за этимъ звукомъ, какъ бы теряющимся въ пространствѣ, скрывается наше непониманіе цѣлой бездны одухотворенности. Выраженіе глазъ Лигейи! Какъ долго, цѣлыми часами, я размышлялъ объ этомъ! Въ продолженіи лѣтнихъ ночей, отъ зари до зари, я старался измѣрить ихъ глубину! Что скрывалось въ зрачкахъ моей возлюбленной? Что то болѣе глубокое, чѣмъ колодецъ Демокрита! Что это было? Я сгоралъ страстнымъ желаніемъ найти разгадку. О, эти глаза! эти большія, эти блестящія, эти божественныя сферы! они стали для меня двумя созвѣздными близнецами Леды, а я для нихъ -- самымъ набожнымъ изъ астрологовъ.