Лигейя

   Среди многихъ непостижиныхъ аномалій, указываемыхъ наукой о духѣ, нѣтъ ни одной настолько поразительной, какъ тотъ факть -- никогда, кажется, никѣмъ не отмѣченный -- что при усиліяхъ возсоздать въ памяти что-нибудь давно-забытое мы часто находимся на самомъ краю воспоминанія, не будучи, однако, въ состояніи припомннть. И подобно этому, какъ часто, отдаваясь упорнымъ размышленіямъ о глазахъ Лигейи, я чувствовалъ, что я близокъ къ полному познанію ихъ выраженія -- я чувствовалъ, что вотъ сейчасъ я его достигну -- но оно приближалось, и однако же не было всецѣло моимъ -- и въ концѣ концовъ совершенно исчезало! И (какъ странно, страннѣе всѣхъ странностей!) я находилъ въ самыхъ обыкновенныхъ предметахъ, меня окружавшихъ, нить аналогіи, соединявшую ихъ съ этимъ выраженіемъ. Я хочу сказать, что послѣ того какъ красота Литейи вошла въ мою душу и осталось тамъ на своемъ алтарѣ, я не разъ получалъ отъ предметовъ матеріальнаго міра такое же ощущеніе, какимъ всегда наполняли и окружали меня ея большіе лучезарные глаза. И однако же, я не могь опредѣлить это чувство, или точно прослѣдить его, или даже всегда имѣть о немъ ясное представленіе. Повторяю, я иногда вновь испытывалъ его, видя быстро ростущую виноградную лозу, смотря на ночную бабочку, на мотылька, на куколку, на поспѣшныя струи проточныхъ водъ. Я чувствовалъ его въ океанѣ, въ паденіи метеора. Я чувствовалъ его во взглядахъ нѣкоторыхъ людей, находившихся въ глубокой старости. И есть одна или двѣ звѣзды на небѣ (въ особенности одна, звѣзда шестой величины, двойная и измѣнчивая, находящаяся близь большой звѣзды въ созвѣздіи Лиры),-- при созерцаніи ея черезъ телескопъ я испытывалъ это ощущеніе. Оно охватывало меня, когда я слышалъ извѣстное сочетаніе звуковъ, исходящихъ отъ струнныхъ инструментовъ, и нерѣдко, когда я прочитывалъ въ книгахъ ту или иную страницу. Среди другихъ безчисленныхъ примѣровъ я хорошо помню одинъ отрывокъ изъ Джозефа Глэнвилля, который (быть можетъ, по своей причудливости -- кто скажетъ?) каждый разъ при чтеніи давалъ мнѣ это ощущеніе: "И если кто не умираетъ, это отъ могущества воли. Кто познаетъ сокровенныя тайны воли и ея могущества? Самъ Богъ есть великая воля, проникающая все своею напряженностью. И не уступилъ бы человѣкъ ангеламъ, даже и передъ смертью не склонился бы, если бъ не была у него слабая воля".

   Долгіе годы и послѣдовательныя размышленія дали мнѣ возможность установить нѣкоторую отдаленную связь между этимъ отрывкомъ изъ Англійскаго моралиста и извѣстной чертой въ характерѣ Лигейи. Своеобразная напряженноеть въ мысляхъ, въ поступкахъ, въ словахъ, являлась у нея, быть можетъ, результатомъ или во всякомъ случаѣ показателемъ той гигантской воли, которая, за время нашихъ долгихъ и тѣсныхъ отношеній, могла бы дать и другое болѣе непосредственное указаніе на себя. Изъ всѣхъ женщинъ, которыхъ я когда-либо зналъ, Лигейя, на видъ всегда невозмутимая и ясная, была терзаема самыми дикими коршунами неудержимой страсти. И эту страсть я могъ измѣрить только благодаря чрезмѣрной расширенности ея глазъ, которые пугали меня и приводили въ восторгъ, благодаря магической мелодичности, ясности и звучности ея грудного голоса, отличавшагося чудесными модуляціями, и благодаря дикой энергіи ея зачарованныхъ словъ, которая удваивалась контрастомъ ея манеры говорить.

   Я упоминалъ о познаніяхъ Лигейи: дѣйствительно они были громадны -- такой учености я никогда не видалъ въ женщинѣ. Она глубоко проникла въ классическіе языки, и, насколько мои собственныя знанія простирались на языки современной Европы, я никогда не видалъ у нея пробѣловъ. Да и вообще видѣлъ-ли я когда-нибудь, чтобъ у Лигейи былъ пробѣлъ въ той или иной отрасли академической учености, наиболѣе уважаемой за свою наибольшую запутанность?