Лия

От этих строк веяло мудрым спокойствием, вселившим в меня уверенность и упорядочивавшим мои мысли, которые разбегались во все стороны, мысли о том, что я должен предпринять в ситуации, когда все мои планы рассыпались как карточный домик. Перелистывая страницы, я неожиданно обнаружил вырванный из блокнота листок, на котором были написаны без всякого порядка буквы. Я уже собирался его разорвать, но в последний момент мое внимание привлекло слово «похянэ». Оно вонзилось в меня раскаленным железом. «Похянэ»… Только Лия могла его написать! Но что означают другие слова? Простой набор букв, собранных без порядка, по две, по три, по пять… Я попробовал их выговорить, но ничего не получилось. Это не слова. Но что же?! «Похянэ, йсн рназпядс пыжиз — йнкдсрю, мн снс йсн кэазс — сопозс! Кзю».

Лия, только она могла написать подобную белиберду, только она… Но как попала эта бумажка в книгу, когда она ее подложила?!

Может, она заходила сюда в мое отсутствие?.. Я подпрыгнул, как ошпаренный, и помчался к дежурной, но в дверях остановился — нет, это исключено, наши стражи даже муху не пропустят в общежитие. Но как все-таки записка попала в мою книгу? Я в недоумении смотрел на буквы, последовательно менял их местами, читал через одну, через две, через три, брал одну букву с конца, одну с начала, но ничего не выходило. Что за черт?! Что бы это значило? То, что это дело Лииных рук, уже не вызывало никакого сомнения, слово «похянэ» — самое красноречивое тому доказательство. Но почему «похянэ» написано по-человечески, а все остальные — птичьим языком? Лия написала мне зашифрованное письмо — это в ее стиле, взбалмошная, хитрая, расчетливая авантюристка, но как отыскать ключ шифра?

Я вытянулся на кровати, пытаясь найти ответ хотя бы на один из этих вопросов и, незаметно для самого себя, заснул, не погасив свет и не раздевшись.

Даже во сне я не оставлял попытки докопаться до смысла зашифрованного письма. Мне снилось, что я раб, и от того, удастся ли мне разгадать письмо, будет зависеть моя жизнь. Моим хозяином был Паллад. Он вел меня на цепи продавать на рынок за то, что я не узнал содержания письма, которое висело у меня на груди. Множество людей в белых длинных одеяниях до земли — надо понимать, свободные греки, и голые, в одних трусах с цепями на шее — рабы — тыкали в меня пальцами и покатывались со смеху по той же причине. Наконец, я дошел до дощатого помоста, на котором стоял босой человек в белой тоге и свысока смотрел на меня. «В чем провинился твой раб, Паллад?» — прогромыхал его голос.

— Не может разобрать это письмо, о, премудрый Калимах, — униженно ответил мой хозяин.

— Не может разобрать? — повторил человек на помосте, и громоподобный хохот сотряс все вокруг, подобно весеннему грому. — Надо бросить диким зверям этого негодного раба, который когда-то служил и у меня. Теперь я узнал его!

— О, великий Калимах, смилуйся! — взмолился я, горько рыдая. — Возьми меня к себе, и я буду предан тебе до самой смерти.

— Отдайте его диким зверям, пусть они разорвут его, а мы поглядим! — прогромыхал надо мной голос. — Будет другим хороший пример — всякий, кто знает место букв в алфавите, сумел бы понять письмо, а сей раб, который раньше принадлежал мне и переписывал мои стихи, не может этого сделать. Смех, да и только! — и он засмеялся от души.

Трибуны взорвались овациями, и это напомнило морской прибой. Я повернулся и заметил, что на меня надвигается свирепый волк с разинутой пастью и горящими, как угли, глазами. Я забегал по арене, охваченный паническим страхом. Волк сделал несколько больших прыжков, его хищный оскал походил на радостный хохот.

Наконец, после долгого бега я споткнулся о цепь и, обессиленный, растянулся на земле. Волк лег рядом со мной и засмеялся, как человек. Затем он поднял лапу, спрашивая у зрителей, как гладиатор: смерть или помилование. Одни держали большой палец вверх, другие — вниз и, когда я увидел, что человек в белой тоге на большой трибуне, Калимах, на удивление походивший на деда, не поднял руки, я заорал и… проснулся.

Стоял яркий день. Лампочка в комнате отбрасывала бледный свет на потолок. За окном все весело переливалось, сверкали лужицы на асфальте. Рано утром по городу, прошел весенний дождь, короткий, неистовый.

Когда я пробудился, небо было чистым как слеза, прохладным и глубоким до рези в глазах.

VII

— Кристиан, на ком ты хотел жениться, после того, как вернулся из ее села? Не на той ли блондинке?

— Какой блондинке? — он вздрагивает от удивления и недоуменно глядит на меня.

— Помнится, однажды зимой я встретил тебя на концерте с одной… блондинкой! Мужчины шеи выворачивали, глядя ей вслед. Даже моя жена с завистью сказала: «Где их Кристиан находит?» Если память мне не изменяет, ее звали Кармелина… или Кабирия…

— Ах, вот о ком ты говоришь! — улыбается Кристиан. — Ее звали Камелия, мы познакомились на концерте, но не зимой, а осенью. — Несколько минут он молчит, потом добавляет с иронией в голосе, — я сказал вам тогда, что женюсь, чтобы увидеть ее реакцию.

— И?..