Лиюшка

— До свидания, Антон Владимирович! До встречи! А Леонид Платонович уехал в Дубну. Он вам еще позвонит, — сказала Софья Гавриловна, безнадежно влюбленная в своего министра.

Кедрин положил трубку.

«Ну вот, дождался, а вдруг действительно перевод? Сам же просил об уходе с директорства. Чепуха! Никуда я не пойду с этого завода», — подумал он, и щемяще заныло сердце.

Встал, заходил по кабинету, успокаивая себя тем, что, может быть, еще как-то все образуется, он откажется запросто, сразу же, как только министр заговорит с ним об этом. И надо же было так глупо опоздать.

Звонили телефоны. Он к ним не подходил. А после все же подошел. Стал давать какие-то распоряжения, слабо вникая в суть дела, и начинал вновь ходить. Наконец, остановился у окна, отдернул портьеру.

На окне зеленели в горшочках цветы. За окном ярилось солнце, дробилось и кипело в лужах. За стеклами гомонили воробьи.

«Весна ведь! — подумал Кедрин жмурясь. — Черт возьми, весна!»

Уехала Анна. А ему хотелось побывать в той роще за городом. Вдвоем.

Возле рощи росли густые кусты, он не знал им названия. Они цвели бело-розовым цветом. И пока цвели они, стоял густой запах спелой антоновки, роились пчелы, а на самой крайней, высокой и сильной березе жила варакушка, и по-хитрому таились в траве злые, отчаявшиеся комары.

И Анне нравилось это место. Они расстилали меж кустами одеяла, натирались репудином, загорали. Иногда ставили легкую, голубую палатку. Прятались в ней от солнца и варакушки, от бело-розовых цветущих кустов, похожих на упавшее облако, и от невинно-голубого неба.

Анна не шла к нему от мужа, стеснялась своей взрослой дочери и его сыновей, а он понимал, но не говорил ей, что в общем-то сыновьям он уже давно не нужен. У них своя жизнь, свои дела.

Старший намекал, что не мешало бы отхватить отцу и вторую Государственную премию. Можно бы махнуть в кругосветное после защиты диплома. Младший просил новый мотоцикл «Яву» и портативный магнитофон.

— Ты не сетуй, Антоша. У тебя есть все и еще я, — весело улыбаясь, говорила маленькая смуглая женщина, подложив ему под щеку ладонь.

Он пугался своей нежности к этой женщине, целовал ее незагорелую, начинающую увядать маленькую грудь, вздыхал.

Анна напряженно вслушивалась, не идет ли кто. Она уставала от его любви, надевала ситцевый в полоску купальник и уходила на солнце. Он оставался в палатке, успокаивался. Укрывшись простыней, ложился на спину, смотрел ни провисший потолок палатки и слушал лесную жизнь.

— Анна! — тихо позвал он. — Аннушка!

Она, подперев голову рукой, смотрела в траву, наблюдала суетню кузнечиков и муравьев. Он выбрался из палатки и устроился рядом с ней, лег на траву на спину, раскинул руки и засмеялся.

— Ты чего, Антоша?

— Вон пичуга! — сказал он и сдул с руки комара. — Поет. — Она посмотрела на него с грустной нежностью и подумала: «Он просто большой ребенок. Большой усталый ребенок… Милый ты мой, Антоша, как же мы жить-то будем?»

Он широк грудью, поросшей темными курчавыми волосками с седым пятном у сердца, медлителен в разговоре и крут с подчиненными. Кедрин безволен с сыновьями и благодарен жизни за встречу с этой маленькой женщиной, у которой добрые темные глаза; советы ее просты и мудры. Он никогда не расспрашивал ее о прошлом, видел в глазах ее трудную жизнь, не удавшуюся в замужестве.

— Что же делать? — говорила она. — Ведь счастья на всех все равно не хватит.

Светило солнце. В ветвях берез отчаянно пели пичуги. Цвели кусты, пахнущие антоновкой. Роились пчелы. Млела трава под солнцем.

Он еще не чувствовал вялости в теле, был возбужден и радостен.

— Аннушка, ну иди ко мне!

— Ты что, а люди вдруг? — слабо отбивалась она, а потом затихала у него на руках.

…Кедрин отошел от окна, трудно вздохнул и снова принялся разбирать на столе бумаги, подписывать.

2

Кое-где лед просел и над ним ломко блестели лужицы. Можно было запросто влететь в какую-нибудь забитую шугой полынью. Но Владька об этом не думал. Мчали они вдвоем на мотоциклах напрямик по озеру к водной станции, в яхтклуб завода.

Скорость! Ветер! И жаворонок над головой, и огромные поля с черными проплешинами, на которых кое-где уже робко проклевывалась первая зеленая травка пырея. А на зубчатой кромке льда, подтаявшей с берега, красноногие бакланы. Гвалт. Хохот. И слепящее солнце.

У Владьки кружится голова от весеннего воздуха, простора и счастья. Он то и дело переключает скорость, слышит звонкое хрупанье ноздреватого льда под колесами, задирает ноги, чтоб не замочить, но это уже бесполезно. В ботинках вода, штаны до колен мокрые — провалился у берега, когда въезжали.

Берегом и дорогой не проехать. Снега еще рыхлые и глубокие. Добраться до яхтклуба можно только по озеру. Снег, какой был, со льда еще зимой сдуло.

Толька Кравцов затормозил. Впереди, у водной станции, от берега отнесло лед. Остановились. Слезли. Повели мотоциклы вдоль полыньи, в сторону блекло-желтых камышей — там лед еще цел.