Лик Победы

– Клянусь, – шлюха врала, но она спасала не только себя, но и детей. Луиза на ее месте тоже бы солгала четыре, четыреста, сорок тысяч раз. Любая мать будет защищать своих детей, хоть с пистолетом, хоть в постели с тем, у кого этот пистолет есть.

В гостиной что-то зашуршало. Платье Катарины?

– Я исповедовалась своему духовнику во всех своих грехах. – Луиза отдала бы один глаз за возможность видеть ли́ца королевы и короля. – А мой духовник исповедовался перед его высокопреосвященством. Квентин Дорак знал обо всех моих прегрешениях, но он ушел в Рассветные Сады. Ваше величество, по праву Франциска, вы – глава нашей церкви. Примите исповедь моего духовника и узнаете все. Но, – в голосе Катарины засквозило отвращение, – господин Манрик не является моим исповедником.

– Мы… мы готовы… мы…

– Ваше величество, – не отступил Манрик, – семейство Ариго тайно исповедует эсператизм, вряд ли ее величество исповедовалась олларианскому священнику во всех своих прегрешениях. Герцог Колиньяр собрал убедительные доказательства тайных встреч ее величества в аббатстве Святой Октавии с Эгмонтом Окделлом, Мишелем Эпинэ, Джастином Приддом, Оскаром Феншо-Тримейном и Ричардом Окделлом.

Вот, значит, как… На Ворона Манрик с Колиньяром замахнуться не смеют, вот и притягивают за уши все, что под руку подвернулось. Эгмонт Окделл и Морис Эр-При подошли бы больше, но в отцы малолетнему наследнику покойнички не годятся. Нет, в том, что королева – прирожденная шлюха, госпожа Арамона не сомневалась, но королеве Талига завести любовника непросто. Вернее, не завести, а скрыть. Про Алву знали все, про других никто не слышал, и немудрено. Катарина жила в стеклянном ящике: днем не продохнуть от титулованных баб и камеристок, ночью в смежных с опочивальней ее величества комнатах торчат дежурные дамы. Изменишь тут, кошки с две! Остаются храмы, но и там не особо разгуляешься.

– Аббатиса Моника призналась во всем, – бросил на стол следующую карту Манрик.

– Да, – эхом повторил король, – аббатиса во всем призналась…

– Аббатиса призналась во всем? – переспросила королева, и Луизе показалось, что она засмеялась. – Вы говорите, во всем?

– Во всем, – с расстановкой произнес Манрик. – Мать Моника проявила благоразумие.

– Умолчав о встрече с Эстебаном Колиньяром и попытке этого развращенного юнца изнасиловать свою королеву? О да, она проявила благоразумие, ведь ее допрашивал отец Эстебана!

– Клевета! – выкрикнул кансилльер. – Эстебан Сабве мертв!

– Так же, как и многие другие, – отрезала Катарина. – Но юный Ричард жив, так что один свидетель у меня остался. К несчастью, он далеко отсюда. Как и наказавший наследника Колиньяров герцог Алва. Пусть кансилльер Манрик повторит свои обвинения в присутствии Первого маршала Талига! Я не оскверняла прелюбодеянием святую обитель, я… я, как могла, пыталась уговорить Лучших Людей Талига сложить оружие… И только Эстебана Колиньяра я приняла, потому что хотела его образумить… У меня сохранились его письма, которые мне подбрасывали… я надеюсь, что это были подкупленные слуги, а не… кто-то из моих дам.

В полной тишине раздался стук, словно хлопнула деревянная крышка, и глухой звон.

– Они здесь, ваше величество… Читайте…

Стон, дробь стремительно сменяющихся звуков, еще один стук, мягкий, глухой, тяжелый…

– Катари! Ей плохо…

– Воды…

– Камеристка! Где камеристка?

– Помогите!..

4

Главное она слышала, теперь бы убраться подобру-поздорову! Луиза метнулась в запиравшуюся изнутри королевскую туалетную, выждала, когда мимо двери промчалась дежурная камеристка, и выскользнула в небольшой коридорчик для прислуги. Там не было никого: то ли повезло, то ли Манрик озаботился.

Госпожа Арамона влетела в туалетную для свитских, где незамедлительно сунула два пальца в рот, без колебаний расставаясь с остатками обеда. Если что – у нее прихватило живот и она просидела полчаса в месте, о коем даму спрашивать неприлично, чему доказательство – честно позеленевшая рожа. Тут и врач запутается, хотя если кто о ней и вспомнил, то это девочки.

Разоблачения Луиза не опасалась. Придворные были слишком утонченными, чтобы в столь душераздирающий момент посещать низменные места, а забраться в будуар никто не догадался! Дуры!

Госпожа Арамона, придав лицу смущенно-расстроенное выражение, вышла в малую столовую. Дверь в большую приемную была открыта, и Луиза видела спины придворных дам и фрейлин. Вдова капитана Лаик прикрыла губы слегка испачканным платком и замерла, выжидая подходящий момент.

Двери Жемчужной гостиной распахнулись, на пороге появился Фердинанд, и Луиза шмыгнула за спину графини Рафиано: почтенная дама могла бы загородить парочку Луиз, правда, это имело свои неудобства – графиня не только закрывала госпожу Арамону от всего мира, но и весь мир от нее.