Лихие гости

Привел его Мирон в ту же самую пустую избу, где проживал не так уж давно Егорка Костянкин. Полы в избе были добела выскоблены и чисто вымыты, на широких половицах светились солнечные дорожки, падавшие из окон, а на лавке, вольно и по-хозяйски развалившись, лежал большой рыжий кот и щурил зеленые ленивые глаза. Данила обессиленно опустился на лавку, откинул голову к стене — теплый, мирный дух обычного человеческого жилья показался после страшной избушки, где на стене был распят Никифор, невыразимо сладким и почти сказочным. Хотелось прилечь, вытянуть на лавке измученные, одеревенелые от усталости ноги и уснуть, заспать все, что случилось с ним в последнее время, а затем, проснувшись, удостовериться: не было никакой избушки, Цезаря, варнаков — ничего не было, привиделось жуткое наваждение да и растаяло, как дым под ветром…

Если бы так!

Мирон присел рядом на лавку и долго молчал, искоса разглядывая Данилу. Не знал он сейчас, что ему делать: поверить ли этому изможденному парню или не верить и бояться его, как вестника предстоящей беды? Теперь, заменив ушедшего в иной мир Евлампия, он словно пудовые вериги водрузил на свои плечи и жил с этой постоянной тяжестью, хорошо понимая, что легче не будет до конца дней. Как пастух, отвечающий за свое стадо, мечется в беспокойстве, когда слышит волчий вой, так и Мирон не находил себе места, получив угрозу от лихих людей, затаившихся на краю долины. В какую сторону ступить? Что придумать? Он решительно поднялся с лавки, пошел к порогу и, взявшись уже за ручку двери, сказал:

— Покормят тебя, в баню сводят, поспи, а после решать станем.

— Погоди, — остановил его Данила, — там, на улице, не стал говорить… Никифор незадолго до смерти наказал мне… Если Евлампий не поверит, скажи Мирону такие слова: за Синим камнем ласточка спит, не выходили мы ее, а про кота никому не говорили…

Мирон постоял, покачивая головой, и вышел.

Слова, сказанные Данилой, прозвучали для него столь неожиданно, что он растерялся и не знал, как ответить на них. Заключалась в них давняя детская тайна двух неразлучных дружков. Увидели они, как добрался до ласточкиного гнезда серый кот и как успел он поранить ласточку, сидевшую на яйцах. Она вырвалась, упала вниз и отчаянно трепыхалась одним крылом, пытаясь взлететь. Ребятки подобрали птичку, поили ее с рук, кормили, но ласточка умерла, и они похоронили ее за Синим камнем, даже крестик из двух прутиков на маленькой могилке поставили. А полосатого кота подкараулили и забили палками. Сотворив такое жестокое дело, испугались: отношение к кошкам в деревне было любовное. Собак староверы не держали, чтобы они своим лаем потаенное селение не обозначили, а вот кошек холили и берегли. Родительское наказание, если дознаются, неминуемо. И решили ребятки молчать, никому не признаваться. После, когда уже выросли, пошучивали между собой: а вот пойду к Евлампию да расскажу, как ты кота замучил, будет тебе на орехи…

Никто про это не мог знать, кроме них двоих. Значит, сигнал посылал Никифор: не обманывает этот парень, чужой он среди лихих людей, подневольный.

Довериться?

Весь остаток дня, до самого вечера, терзался Мирон, не зная, какое принять решение. А вечером снова сидел на лавке рядом с Данилой, и тот, помывшийся в бане, поевший и поспавший, глядел веселее и обстоятельно рассказывал о лагере варнаков, о порядках, какие там существуют, о том, какое условие поставил перед ним Цезарь, и что ждут его, в одном дневном переходе от деревни, Ванька Петля и Колун. Все рассказывал, ничего не утаивал.

И Мирон ему поверил.

Заодно укрепился в твердом своем желании выполнить наказ Евлампия. Прав был старец: с лихими людьми в долине мирного житья не будет. Придется кому-то уходить. А деревня со всем хозяйством, со стариками и малыми ребятишками, с домашней живностью — это тебе не шапка, которую нахлобучил на горькую голову и ступай, отыскивая новое потаенное место — голое, где все придется начинать сызнова. Да и мысли такой не допускал Мирон, чтобы многолетние труды пустить прахом по ветру, подчиняясь злой воле незваных пришельцев.

Долго сидели они с Данилой в пустой избе, и только рыжий кот, зевая и потягиваясь, слышал их речи.

Рано утром по торному следу Данила отправился в обратный путь.

Ванька Петля и Колун встретили его с нескрываемым удивлением: не ожидали, что обернется так скоро. Сразу приступили с расспросами, но Данила, угрюмо насупившись, отшил их:

— Пока Цезарю не доложусь, слова никому не скажу. А уж он волен будет — пересказывать вам или нет.