Лихие лета Ойкумены

Ответ на это его послание поступил не скоро, зато был более утешительный.

«Великий воин! — писал новый византийский император Маврикий. — Уведомляем тебя и турмы твои, вместе и народ аварский, что империя наша находится сейчас в большой печали: умер император Тиверий. Это печальное событие, надеемся, посеет в сердце твоем сочувствие к покойному и сменит гнев на милость. Мы же, став милостью божьей и с помощью Божией на место предшественника нашего и взяв в это тревожное время бремя императорских обязанностей в землях ромейских, фракийских, иллирийских, итальянских, египетских, варварских, сирийских, армянских и многих других, считаем гнев твой справедливым. Империя признает заслуги турм аварских по спасению земель ее от варваров и тех опустошений, которые несли с собой варвары, поэтому обязуется уплатить аварам все свои долги. Более того, если авары берут на себя обязанность и впредь добросовестно и надежно стоять на страже ее северных рубежей, от этого лета будет платить им не восемьдесят — сто тысяч римских солидов каждое лето. Чтобы эта обязанность как одной, так и второй стороны, приняла узаконенную силу, думаем, нужно обменяться посольствами и подписать соответствующий договор. Что касается короля Кунимунда, то империя уверяет тебя, предводителя аваров, что он находится в наших надежных руках — на острове Родосе и не представляет для тебя силу, которой следует бояться. Вернуть тебе его не можем, поскольку поклялись, в свое время на кресте, взять его коронованную, а значит, освященную Богом особу, под свою надежную защиту.

Упомянутого твоей милостью татя Воколавра разыскиваем. Когда найдем, тут же вышлем тебе для справедливого суда.

Император Византии Маврикий».

Баян остался доволен и тем, что нет уже Тиверия, который осмелился угрожать ему неуплатой субсидий, и что новый император вон как круто повернул в отношении империи к аварам, а удовлетворение сделало его необычайно милостивым и щедрым: покряхтел, выслушав, и повелел выстроить турмы — хочет зачитать то, что пишет император, перед воинами.

Всех не звали — это было бы уж слишком, позвали только старших из родов и тех, что оберегали старших от возможной напасти в пути, так и в стойбище. А все же собралось вон сколько, не только дозваться, взором не всех можно окинуть.

— Авары! — начал зычно, как только мог. — Сыны степей привольных! Справедливость восторжествовала: новый ромейский император покорно кланяется нам за содеянное в сече со склавинами и обещает платить больше, не восемьдесят — сто тысяч римских солидов каждое лето.

Он не удержался все-таки, повелел писцу выйти вперед и зачитать императорское послание. Хотел спросить потом, соглашаются ли служить ромеям на таких условиях, но ему не дали высказаться. Радость довольных турм всколыхнула небо над полем при стойбище, окрестности, примыкавшие к стойбищу, и покрыла собой все, какие родились и не родились еще звуки.

— Слава мудрому Баяну! — слышалось сквозь эту все заглушающую здравицу.

— Слава непревзойденному предводителю в родах аварских!

— Живи века, великий воин!

Видимо, не дождался бы, если бы не поднял меч и не потребовал тишины.

— Не спешите соглашаться, сородичи мои! Знаете же: склавины зачастили в ромейские земли и ходят туда не только на татьбу. Намерены селиться там и поселяются уже. А это серьезные намерения. Да и сила у них немалая. Справимся с такими? Выстоим ли, если придется встать и не пускать?

— Выстоим!

— У них есть еще союзники — анты.

— Ничего! За такие солиды мы не только против славян, против черного поветрия пойдем!

Каган поднимает меч, ждет, охваченный радостью, тишины:

— Так на том и встанем. Посылаю послов своих в Константинополь и повелеваю им: пусть обещанное империей будет скреплено подписью императора.

Договор заключили тем же летом и были немало обнадежены и утешены. Авары тем, что будут, наконец, желанные сто тысяч, ромеи — что угомонили аваров, ибо имеют от них клятву на мече: отныне через Дунай ни один славянин или иной супостат не переступит; империя может быть спокойной за свои северные рубежи.

— Клянусь на кресте, — сказал Маврикий, подписывая договор, — отныне будет так и только так. На этом фундаменте остановимся, на нем и будем возводить обитель согласия и покоя.