Лихо

Слова приходилось из себя выковыривать. И смотреть на дорогу было невыносимо. Она пролегала будто бы прямо по мозгам. Аверьянов закрыл глаза.

— А занимаешься чем? — лез водитель.

— Тренер футбольной команды, — сказал Аверьянов и схватил себя за горло.

— Понятно теперь, почему никто играть не умеет.

Он что-то еще говорил, но Аверьянов уже не разбирал слов. А потом и вовсе перестал слышать. Тьма вернулась и поглотила его.

9

Очнувшись, Аверьянов некоторое время вспоминал, кто он, что с ним случилось и где оказался. Судя по всему, оказался он как раз там, куда стремился в пьяном безумии. Он лежал на раскладушке в углу веранды. Сквозь ситцевые занавески проникал сумрачный свет раннего утра. За окном чирикали проснувшиеся птицы. И где-то далеко на окраине поселка кричал петух. Конечно, ужасно болела голова, и, конечно, ужасно мучила жажда. Но это были мелочи по сравнению с ощущением неминуемой катастрофы. Будто ядерный гриб уже заслонил собой горизонт, а взрывная волна еще не дошла, но скоро, скоро. Сбежать не получится. Вспомнилось, как очнулся в «неотложке», после нокаута, и глупо спросил:

— Меня заменили?

Врач ответил:

— Похоже на то.

А еще вспомнилось, как позвонили из роддома и другой врач, которого Аверьянов никогда не видел, произнес:

— Константин Дмитриевич? Тут такое дело…

Оба раза были похожие ощущения. Впрочем, тогда, кажется, волна накрывала сразу.

Зачем-то еще вспомнилось, как отец в одних семейных трусах бегал с ножом по двору за невидимым обидчиком. А мама звонила в психушку от соседей, потому что папаня перерезал все провода в квартире. Но это воспоминание явно пришлось не к месту. Тогда маленькому Косте было просто страшно.

Аверьянов закрыл глаза, хотя знал, что уснуть теперь вряд ли получится. Лежал, слушая тревожный стук сердца о брезент раскладушки. Птицы за окном продолжали чирикать, это стало раздражать. Но неожиданно он задремал. Промелькнул короткий сон, в котором Аверьянов сидел за столом с бывшим генсеком Горбачёвым.

— А вот однажды был случай, — сказал тот, выставляя бутылку с чем-то мутным. — Вообще я не пью, но керосина выпью…

Скрипнула половица. Аверьянов моментально проснулся и сел. В голове тут же застучали отбойные молотки. В дверях стояла Надежда Васильевна с чашкой в руках.

— Водички принесла, — испуганно сказала она.

— Спасибо, — ответил Аверьянов.

И смутился перегарной вони. Он с усилием проглотил теплую воду и вернул чашку.

— Костя, — сказала теща. — Что же ты натворил?

Он посмотрел на нее снизу вверх и пробормотал:

— Я виноват, понимаю…

— Маша ужасно расстроилась и обиделась. Ты ворвался, как зверь. Кричал, плакал. Костя, ты вспомни, вас с Машей ведь это дело чуть не погубило.

— Я помню.

— Как же так произошло? Почему? Костя, что с тобой?

«Мне плохо и больно. Мне страшно засыпать и страшно просыпаться», — подумал Аверьянов, глядя в глаза теще. А вслух ответил:

— Не знаю.

Надежда Васильевна села рядом и вздохнула:

— Получается, правда, не бывает бывших алкоголиков.

— И Маша? — спросил Аверьянов.

— Нет, Маша нет. Ты сам знаешь, как ее сломала смерть Коленьки.

— А меня не сломала?

— Но рожала она, а не ты, — сказала теща.

— Точно. Я и забыл.

Она пропустила это мимо ушей.

— Ей пришлось вдвойне сложнее.

От тоски Аверьянову захотелось откусить себе нижнюю губу и выплюнуть теще под ноги. Но на подобный трюк он оказался не способен. И просто спросил:

— А сколько сейчас времени?

— Около восьми.

— Маша спит?

— Не знаю. Я видела, она вставала. И ушла к себе в комнату.

— Хочу поговорить с ней.

— Падай в ноги, — посоветовала Надежда Васильевна. — Обещай, что пойдешь к наркологу. Все что угодно обещай!

— А потом выполнить?

— Ну естественно!

— Можно еще воды?

Надежда Васильевна принесла ему воду в той же маленькой чашке. И Аверьянов выпил ее с тем же отвращением.

10

Он тихонько постучал и вошел. Маша лежала в одежде на застеленной кровати, сложив руки на груди, как покойница. Скользнула взглядом по Аверьянову. Он потоптался и сел у нее в ногах.

— Прости, я виноват, — помолчав, сказал Аверьянов.

Звучало ужасно, но ничего лучше он придумать не мог.

— Я знаю. И что? — ответила Маша.

Он чувствовал ее взгляд. И не решался повернуться. Хотелось опохмелиться. Он себя ненавидел за это.

— Не пойму, как так вышло.

— Ага, время интересных историй.

Аверьянов посмотрел на нее. В глазах злая насмешка. Губы сжаты. Он сказал:

— Там мужик этот был, просил дочь с ним помянуть…

Понял, что все не то и не так, но зачем-то продолжал:

— Меня и унесло. Отвык. А оказалось, это даже не его дочь.

— Что ты несешь? Какой мужик? Где? Какая дочь? Ты в морге, что ли, пил?

— На кладбище ездил, — сказал Аверьянов.

— Ах вот оно что! И как?

— Что «как»?

— Понравилось?

Он привстал:

— Ты чего несешь?

— Мы ведь говорили, забыл? — сказала Маша. — Горе убьет. Если не отпустишь.

— А как? — спросил Аверьянов. — Не получается.

Маша отвернулась:

— Тогда без меня. Договорились, Костя?

Он растерялся и понес чушь про то, что больше не будет пить, это само собой, а еще, кажется, наклюнулась интересная работа, да, а еще… А что еще?

— Ты извалялся в говне, — сказала Маша.