Лихо. Медь и мёд

Чарна ведь знала, что она не уродка какая-то – у неё густые волосы по пояс, и черты лица прямые и правильные, и глаза яркие, серо-голубые. Её тело стройное и гибкое, хорошо сложенное, и на неё обращали внимание парни из соседних деревень, случись ей там появиться, – даже несмотря на то, что она их сторонилась. Неужели это всё ей не поможет?.. Чарна не знала точно, какие у Юргена отношения с борожскими девушками, но верила (и рассчитывала по мелким, с виду ничего не значащим слухам и событиям), что сейчас у него не было зазнобы. Она продолжала целовать Юргена – в лоб, щёки, шею, губы, – и тот растерянно поцеловал её в ответ.

Он обнимал её, а Чарна приподнимала его рубаху, подставлялась под его поцелуи и сама выпутывалась из своей одежды. Ей было так хорошо и волнительно, как не было ещё никогда в жизни, – хотелось прижиматься к нему ещё теснее и целовать его ещё жарче. Она гладила Юргена по спине, плечам и груди и только краем глаза заметила, как к месту их ночлега спикировала крупная птица.

Но Юрген оказался внимательнее. Он осторожно перехватил запястья Чарны, отодвинулся. Поднялся на ноги.

– Извини, – сказал он, вытягивая руку в успокаивающем жесте. Оправил рубаху. – Не надо было. Тебе вино ударило в голову. С непривычки.

Чарна перевела взгляд на птицу. Та сидела у куста и смотрела на них блестящими чёрными глазами – такими гладкими и пустыми, что в них отражалось пламя.

Ворон. И нетрудно догадаться чей.

Чарна никогда не ненавидела Хранко сильнее, чем в это мгновение.

Её губы свело. Лицо застыло, но Чарна нашла в себе силы прикрыть грудь одеждой.

– Да, – процедила. – Ударило в голову.

Ворон выжидающе перебирал лапками. Не успел Юрген поправить одежду и протянуть к нему руку, как тот закаркал:

– Дур-рак, дур-рак-рак-рак!

– О, – протянул Юрген, щурясь. – Кажется, Хранко хочет сказать мне что-то приятное.

Чарна встала, отряхнув ладони от травинок. Молча обогнула костёр и подошла к ворону со спины.

Ей хотелось заплакать от обиды, но глаза были сухими и равнодушными. Внутри точно что-то оборвалось, но пока Чарна боялась даже думать обо всём, что случилось. Как хорошо, что она не успела признаться ему в любви!.. Так она действительно сможет солгать, что была пьяна, хотя и убеждала Юргена в обратном.

Сейчас она может сказать что угодно. Ведь Юргену – хоть трезвому, хоть выпившему – она, очевидно, не нужна.

В горле встал ком. Пока Юрген разгадывал послание, Чарна изучала траву, освещённую костром, – языки пламени шипели и высоко взвивались; хотелось броситься в них и превратиться в горсть пепла. И никогда больше не вспоминать сегодняшний вечер.

На земле лежало обронённое воронье перо. Чарна глянула на Юргена – тот хмурился, касаясь птичьей шеи кончиками пальцев; наверное, не нравилось то, что Хранко передал ему с вороньими мыслями.

Послание предназначалось не ей, но Чарна была слишком зла, чтобы соблюдать приличия или ждать, когда Юрген соизволит пересказать его. Она присела, дотронулась до одинокого пера: всё послание, конечно, не узнает, но хоть что-то.

…скажи, Юрген, у тебя правда всего одна мозговая извилина, да и та отвечает за то, чтобы крутить хвостом и бегать за брошенной палкой?

Каким нужно быть бестолковым, чтобы отправиться к Кажимере и ещё потащить туда Чарну? Йовар просто В ЯРОСТИ – скажи спасибо, что я ему ещё не все твои умозаключения передал.

…Ты совсем ничего не соображаешь или притворяешься? Ты не понимаешь, что Кажимера могла начисто перешить весь ваш разум (или что там у тебя вместо этого)? Если она довела до безумия дочь Грацека, почему не доведёт тебя? Может, она уже перелопатила твои мысли так, что настроила против нас?..

…Как ты мог подвергнуть вас двоих такой опасности?!

Чарна отдёрнула пальцы. Перед глазами исчезла пелена с размытыми картинками – башня Хранко в Чернолесье, смазанное лицо, стопки рукописей, – но в ушах ещё отдавался голос Хранко, надсадный, местами переходящий в крик.

Вся нежность рассеялась, так что Чарна посмотрела на Юргена с горьким злорадством.

Она вновь коснулась пера.