Лихо. Медь и мёд

– Считается, что его убили, – ответил просто. – Пятнадцать лет назад. Но мне казалось, это может быть неправдой. – Печально усмехнулся. – Я надеялся, что он уцелел, и раз уцелел, то заглядывал сюда.

– Как он умер? – Хведар поднял глаза.

Юрген помедлил с ответом. Встал на ноги, задумчиво потарабанил ладонями по столешнице.

– В бою.

Наверное, Юрген не знал Чеслава так хорошо, как думал. Может, он не был безупречно добр и тогда, а сейчас, если бы выжил, тем более бы озлобился – недаром Юрген подозревал его в создании чудовища. Но раз в этом доме его считали зверёнышем, способным на убийство ребёнка, – или хотели считать, чтобы оправдаться перед самими собой, – Юрген попытался придать его образу благородства.

Да, видимо, от Чеслава действительно не осталось ничего, кроме воспоминаний. Но пусть хотя бы он запомнится юным чародеем, который обещал стать великим.

– У моего мастера нет и не было ученика более одарённого, чем Чеслав, – говорил Юрген, наконец смиряясь со словами Кажимеры. – И моего мастера это напугало. Есть у нас такой неписаный закон: любой могущественный чародей однажды воспитывает чародея ещё более могущественного. – Юрген стиснул челюсти, а потом вздохнул с горькой улыбкой. – Мой мастер не хотел, чтобы Чеслав занял его место. Невесёлая, в общем, вышла история.

Он сцепил руки за спиной и отошёл от стола.

– Спасибо за ужин и ответы. – Слегка поклонился. – Боюсь, больше нам нечего друг другу рассказать.

Оставаться на ночь не хотелось, да никто их и не уговаривал. Юрген напоследок посмотрел на домашних Чеслава – недовольную Мацоху, насупленного Фебро и Хведара, едва кивнувшего ему на прощание.

– Если вдруг отыщешь его, – кузнец поднялся, – ну, мало ли…

Мацоха сжала губы в тонкую белую линию.

– Скажи ему, – посмотрел Юргену глаза в глаза, – что он может сюда прийти.

Юрген постарался – на всякий случай, краешком разума, до последнего цепляющимся за пустую надежду, – запомнить черты кузнеца. Его осанку, походку и цвет глаз.

– Хорошо, – пообещал он, выходя в сени. – Скажу при случае.

На душе было тоскливо и гадко.

* * *

Рассвет был розовым и прохладным. Небо разгоралось над погостом, касаясь верхушек деревьев и убегая к далёким холмам. По траве стелился невесомый туман, но от такой красоты не было ни холодно, ни жутко – наоборот, здесь царили покой и странный уют. Юрген смотрел бы и смотрел, как солнечная розовизна бликовала на коре и смешивалась с белой пуховой дымкой.

В гнёздах просыпались птицы. По травинке полз важный жук – Юрген подставил палец, и жук перебрался на его ноготь.

Чарна сидела под старой липой, закутавшись в плащ с головой. Она снова провалилась в дрёму, а у Юргена сна не было ни в одном глазу – он сидел у могилы матери Чеслава и думал о своём.

Он достаточно набегался. Пора уже признать, что он ошибся и что его подвело чутьё: Сущность из Стоегоста не имела ничего общего ни с Чеславом, ни с его наколдованными волчками. Ему больше негде взять след – значит, пора двигаться дальше, на запад, – к горам Кубрета. Там, где, высеченный в скале, высился неприступный замок Горестного двора.

Юрген прикрыл глаза. Было бы славно напроситься на ночлег к господину Грацеку – он не сможет отказать ученикам Йовара. Но ещё лучше, если Юргену удастся поговорить с Кетевой, безумной пророчицей, дочерью Грацека, – и расспросить её о шестом ученике Нимхе. Хотя вдруг это невозможно? Вдруг Грацек держит дочь в одной из высоких каменных башен и охраняют её големы из железа?.. Вряд ли он – по слухам, гордый и недружелюбный – позволяет свободно беседовать с Кетевой.

Жук дополз до середины пальца. Юрген рассеянно на него смотрел и старался отогнать от себя мысль: что, если и поиски ученика Нимхе – тупиковый путь?

– Ты должен отпустить его, – важно проговорила Чарна в полудрёме. И зевнула. – Чтобы успокоиться.

Юрген не сразу понял, что она про Чеслава, – но жука тоже решил отпустить на всякий случай.

Да понятно, что должен. После вечера у Хведара его перестало выкручивать только под утро – здесь, у могилы Стеваны. Могила поросла высокой травой, свая со сложенной над ней домовиной – крохотной избушкой – покосилась, но Юргену от этой картины передалось небывалое умиротворение.

Всё проходит, остаются лишь трава и обрывки воспоминаний, и ничего с этим не сделаешь. Зато теперь все жизненные невзгоды казались лёгкими, неизбежно решаемыми – и от этого становилось сладко-спокойно.

Юрген полулёг на свой плащ, вдохнул запахи свежести, земли и диких летних цветов. Было хорошо. Одно лишь глодало, как запах раздражающий и неприятный, – на погосте тянуло слабым чужим колдовством. Тонко и не слишком навязчиво, но Юрген уловил.

Видно, кто-то колдовал на этом погосте – не слишком давно, полгода или год назад; чары были долгие, впитавшиеся либо в почву, либо в дерево – вот Юрген и почуял. Невелика редкость. Может, кто-то пробегал здесь и скрывался от погони или какой-нибудь колдунишка не из дворов – кто знает? – пытался поднять умертвие, да не вышло: пахло не слишком сильным колдовством.