Лихое время. «Жизнь за Царя»

Атаман покачал головой: упрямец-мужик, на глазах у которого изнасиловали жену, не покажет, где спрятал деньги. Только время зря терять…

— Дверь открой, — приказал Казимир подручному. — Свету мало. И трезуб… — замешкался, забыв нужное слово, — двузуб говенный… найди.

Сергуня отворил ворота. Овцы, поблеяв и потолкавшись, дружно выскочили наружу. Корова озиралась на хозяйку, мычала, напоминая, что с набухшим от молока выменем ей тяжело…

— Боярин, не знаю я, где кубышка, сами ищите, — сказала хозяйка, снова пытаясь поправить лохмотья. — Мне бы корову доить… Пропадет ведь молоко-то.

— Подождешь, — отрезал Казимир, высмотрев навозные вилы — длинную деревянную рогатину. Не жалея сапог, прошел в дальний угол, пригрозив: — Если обманула, будешь мне сапоги языком чистить…

«Не стал бы мужик прятать сребро там, где много дерьма — самому же копаться придется! И место посуше надобно — иначе моча разъест!» — рассуждал опытный в таких делах атаман, протыкая каждый угол. Но, как назло, вилы выковыривали лишь слежавшийся навоз.

«Matca bosca Czestochowa!» — мысленно воззвал пан Казимир, обещая, что по возвращении в Польшу сразу отправится в костел и купит у ксендза отпущение всех грехов, что сотворил за последние шесть лет.

«Ладно, за десять!» — поправился Казимир, и тут удача улыбнулась — ковырнул под яслями, вилы наткнулись на что-то твердое.

— Тягай, — кивнул Казимир Сергуне, который с открытым ртом глазел на то, как пан атаман разгребает навоз. Подручный кинулся к кормушке, с кряхтением вытащил из-под нее здоровенную корчагу. Не удержавшись, снял крышку и присвистнул — горшок был наполовину заполнен тусклыми русскими чешуйками и талерами, с которых глядели портреты королей и гербы городов и государств. — В хату волоки, — приказал пан Казимир, прикинув, что понадобится мешок.

— Сколько тут? — спросил Сергуня, завороженно глядя на серебро.

— Деньги чужие считать удумали? Мужик мой, батька его, покойничек, ночи не спали, работали, а вы, тати проклятые…

Хозяйка, забыв о рваной рубахе, схватила навозные вилы, отставленные рядом с яслями, и нацелила их на разбойников.

Сергуня, руки которого были заняты корчагой, примирительно сказал:

— Ты бы вилы-то бросила, да к мужику шла. Муж твой очнулся небось. Водички бы ему принесла бы. Ах ты…

Длинные деревянные зубцы проткнули насквозь и кафтан и рубаху. Сергуня, заорав от боли, выронил корчагу. Вытащив вилы, баба попыталась проткнуть атамана, но выстрел в лицо отбросил ее назад…

Затаив дыхание, чтобы не нюхать едкий пороховой дым, пан Казимир жмурился, искоса поглядывая на Сергуню, что истошно кричал и катался в навозной жиже, зажимая рану на животе, из которой хлестала кровь и выпирало что-то кроваво-синее. А руки словно сами собой перезаряжали пистоль. Хлоп уже не жилец, а оружие нужно всегда держать наготове! Атаман спешил, но не суетился — не забыл вычистить ствол и лишь потом засыпал порох и вложил пулю, запыжив ее куском кожи.

— Помоги, пан! — орал подручный, пытаясь засунуть в порватое брюхо кишки. — Знахаря…

Сергуня, успокоившись на миг, в ужасе уставился на атамана:

— Ты чё, пан Казимир? Побойся бога…

Наступив на подручного, Казимир ударил его ножом в горло, провернул клинок и, отпихнув труп ногой, потянулся к кладу. К его радости, корчага не раскололась, но часть тусклых серебрушек раскатилась по навозной жиже.

Когда Казимир собрал все до копеечки, его прекрасный кунтуш, красивые штаны и щегольские сапоги оказались вымазаны! Собачья кровь! Показаться в одежде, испачканной навозом, — потерять авторитет, который он не один год вбивал саблей и кулаком. Но это — потом. Покамест нужно найти мешок, чтобы спрятать добычу от любопытных глаз. Казимир стащил портки с мертвеца, завязал штанины и, пересыпав туда серебро, пошел наверх. На бабу смотреть не стал, знал, что пуля, величиной со сливу, выпущенная в упор, делает из лица кровавую кашу.

Войдя в горницу, атаман увидел, что около мужика возятся трое мальчишек, пытающихся распутать веревки.

— Платье чистое е? — спросил Казимир. Увидев непонимание, поманил одного из сыновей и показал на портки и рубаху, лежащие на сундуке: — Одёжу дай!

— Это батькино! — набычился мальчишка. Остальные вскочили и, сжав кулачки, приготовились к драке.

Пан Казимир не собирался драться со щенками. Вытащив пистолет, навел на отца:

— Батьку добью.

Мальчишки переглянулись. Тот, что постарше, принес одежду и бросил ее к ногам атамана. Не выпуская детей из вида, пан стал переодеваться. Хозяйские штаны были шире, рубаха длиннее…

— Тэрбу… мешок неси, — приказал он старшему мальчишке и отпрянул в сторону, заметив боковым зрением, что за спиной кто-то есть.

— Ты чё творишь-то?! Да я тебе глаза-то выцапаю, пёс лядащий… — кричала древняя бабка, вооруженная ухватом.

Казимир помнил, как надпоручник Стас Нечка заржал, завидев таку вот бапчу с серпом, что кинулась защищать внучку. Улыбка еще была на лице Стася, когда старая ведьма вспорола ему брюхо…

Перехватив ухват, пан подгреб старуху к себе и ударил рукояткой пистолета по седым космам. Череп противно хрустнул, а тело атаман отбросил на хозяина.