Лихое время. «Жизнь за Царя»

— О, нет, Ваше Величество. Я о другом. Эти люди, которые пошли за мной, верили мне…

— Что такое, сын мой? — недоуменно спросил король. — Неужели вы считаете грехом то, что вы сделали как сын своего отца и как будущий король Речи Посполитой и Московии?

— Не знаю, Ваше Величество, — покачал головой принц. — Рассудком я осознаю, что все, что было сделано, сделано правильно. А сердцем…

— В вашем сердце, дорогой принц, должно быть одно — любовь к истинной вере! — наставительно произнес католический монарх. — Во имя этой веры можно совершить все, что в глазах иных людей кажется грехом!

— Так говорят иезуиты, — сказал принц и процитировал: — «Если римская церковь назовет белое черным, мы должны без колебания следовать ей…»

— Вы стали сомневаться в истинности слов великого Лойолы? — нахмурился король. — Неужели распространение и защита веры, воспитание добрых католиков не стоит трудов?

— Нет, Ваше Величество. Я ни на минуту не усомнился в этом, пока был там. Но сейчас, здесь, я в сомнении — правильно ли я поступил?

— М-да, два года пребывания среди еретиков не пошло вам на пользу… — хмуро сказал король. Посмотрев в глаза сына, Его Величество устало произнес: — Сын мой, вы сделали огромное дело. Вы сумели собрать вокруг себя всех недовольных, всех еретиков. Сегодня мы наконец-то сумели разгромить тайных и явных врагов истинной веры!

— Эти еретики — ваши подданные, — парировал принц. — А я вывел их под удары кавалерии и пушки, словно на убой!

— На убой… — хмыкнул король. — Милейший принц… Когда «лисовики» выманили наших «добрых» союзников, а ваша артиллерия принялась их громить, мне не казалось, что вы вывели войска на убой. Напротив, на какое-то время я даже усомнился — а не является ли рокош принца Владислава настоящим.

— Нужно же было соблюдать правдоподобие, — несколько смущенно ответил принц. — Проиграть сражение, еще не начав его, было бы странно… И потом, я предполагал, что первыми в бой вступят именно татары и казаки. Стоит ли жалеть мусульман и схизматиков?

— Вот теперь я вижу, что вы истинный сын своего отца! — обрадовался Сигизмунд. — Тогда к чему все эти разговоры о грехе?

Принц Владислав склонил голову, потом перевел взгляд в угол шатра — там, на деревянных козлах сушились доспехи князя Мстиславского…

Сигизмунд, проследив за взглядом сына, спросил:

— Бармица князя Федора вызывает у вас плохие воспоминания?

— Нет, — мотнул принц головой. — Просто я вспомнил, как князь Мстиславский пришел ко мне и сказал: «Ваше Величество, я уже не хочу, чтобы вы стали русским царем, но коли я клялся вам в верности, от своего слова не отступлю. Слово князя — золотое слово!» Получается, что слово польского принца — ничто?

Епископ Смоленский, внимательно слушавший беседу отца и сына, кашлянул, привлекая к себе внимание:

— Ваше Высочество, вы читали Макиавелли?

— Трактат о военном искусстве? — оживился принц. — Разумеется. Но этот трактат изрядно устарел…

— Почему вы так думаете? — заинтересовался король.

— Пан Николай писал о пушках, которые были в его время — тяжелых мортирах, которыми долбили стены крепостей, — пояснил принц. — Но он ничего не говорил об использовании орудий против пехоты и кавалерии.

— Естественно, — пожал плечами Сигизмунд. — Никколо Макиавелли не знал о гранатах и картечи. Стрелять каменными ядрами по пехоте — все равно что палить по воробьям. Кстати, что за картечь была в ваших пушках? Вы использовали гранаты?

— Увы, — развел принц руками. — Я не сумел найти литейщиков, которые сумели бы сделать полушария. Потому мы сделали вязаную картечь.

— Вязаную картечь? — недоуменно переспросил король.

— Картечь, связанную между собой, пушкари называют «вязаной», — улыбнулся принц. — В моем войске было два пушкаря-испанца. Когда они пришли наниматься на службу, то предложили не засыпать картечь в ствол, а увязывать ее в пучки — вязка летит дальше, чем куски железа! Я же решил, что для картечи лучше использовать не железо, а свинцовые пули. Они тяжелее и, стало быть, лететь будут еще дальше.

— Любопытно… — протянул король.

Окончательно воспрянувший Владислав, вытащив из ножен кинжал, принялся чертить прямо на столе:

— Примерно так, — изобразил принц окружность. — Берем деревяшку, раз в десять тоньше ствола, вбиваем в нее гвоздь, а вокруг плотно укладываем штук тридцать-сорок пуль. Потом нужно обвязать веревкой, чтобы плотнее входило в ствол. В полете веревка лопнет, и пули летят на неприятеля. При этом, Ваше Величество, они летят на триста шагов, а не на сто, как при обычной картечи!

— Хм, — хмыкнул король, покачав головой. — Мне докладывали, что у вас имелось десять орудий. Представляю, что бы вы сотворили с моей кавалерией, если бы их у вас было хотя бы тридцать.

Августейшие родственники питали особое расположение к артиллерии и могли бы беседовать долго. Но отец Алонсо, с кротостью мученика слушавший непонятный ему разговор, начал скучать.

Когда епископ зевнул в третий раз, Его Величество спохватился:

— Прошу прощения, Ваше Преосвященство. Вы начали говорить о книге Макиавелли. Кажется, я слышал о ней. Вы имеете в виду трактат «Государь»?