Доктор горестно вздохнул, сетуя на больного. Возможно, давняя контузия Патушинского свою роль и сыграла, но старик прекрасно понимал, что дело в ином. Произошло «наслоение», если так можно выразиться, его «матрицы», как в фильме, который довелось увидеть. А у
Селение было большим, и к нескрываемому удивлению очень ухоженным, так что сравнение оказалось не в пользу революционного Красноярска. Дома большие, много «пятистенков», на некоторых крыши крыты листовым железом. И заборы приличные, никаких покосившихся изгородей, символизирующих в семидесятых годах «колхозное» бытие.
Короче говоря — кулацкое такое селение, казачья станица, таким советская власть явно не по нраву придется. Пока трогать не будут, смирятся, но там мятежи вспыхнуть могут, вот только их быстро подавят. По временам своей молодости ему пришлось беседовать с повстанцами, уже глубокими стариками. И хоть те были крайне осторожны в разговорах с комсомольцами, но чувствовалось, что вспоминать ту кровавую заматню не любят, как и власть, что их «раскулачила». Но тогда он не в полной мере предполагал, какими были в дореволюционные года сибирские старожильческие и казачьи поселения, но теперь воочию увидел. Да и место живописное — перед склонами высокого протяженного хребта, поросшего тайгой. Понятно, почему обеспеченные горожане, купцы или чиновники, избирали Торгашино местом для отдыха, и каждым летом старались обзавестись тут «дачами».
— Вот и прибыли ко мне домой, Григорий Борисович, — казак показал рукой на сложенный из толстых бревен дом, с двумя печными трубами, с пятью окнами по фасаду, украшенному резными наличниками с раскрытыми ставнями. Похожие узоры шли по верее над воротами и калиткой, из толстых тесанных досок, выкрашенных синей краской. Впечатляющие зрелище — тут тараном выносить нужно, на них были даже железные кованные пластины, и то же в виде узоров. И палисадник небольшой, и лавочка у калитки — но для Ильи Муромца, не иначе — на века поставленная.
Словно по мановению воротины стали распахиваться в обе стороны — парень лет двадцати (сын, не иначе), в потертых штанах с лампасами отворил их на всю ширь, пропуская лошадей, которые казак взял под уздцы. Повозка въехала в просторный двор, на высоком крыльце появилась статная женщина, с чуть седыми волосами, в юбке и в кофте с оборками. И еще две барышни, вполне городские одеяния — старшая лет восемнадцати, другая года на три младше. И еще парень выскочил — лет пятнадцати, но уже крепкий, с широкими плечами и пушком пробивающихся усов.
— Марфа, дети — гостя принимайте. То командир мой, Григорий Борисович, про которого я много рассказывал — жизнью ему обязан. Постель готовьте, болен он крепко, вот и Викентий Александрович с нами.
По тому, как всплеснула руками хозяйка, и как ахнули девчонки, старик понял, что о реципиенте тут действительно рассказывали. И хорошего — все захлопотали не на шутку, забегали. А казак подхватил его на руки как младенца, и стал подниматься на крыльцо, причем ступал на ступеньки легко, словно не ощущая тяжелой ноши на руках…
Глава 6
— Тебя за что в тюрьму то большевики упрятали, Григорий Борисович? А то приходили в «совет», спрашивали, каково тебе у меня живется. Знать хотят, разные слухи ходят. Поди, как офицера, что на регистрацию не явился? У нас таких много, всех заставили отмечаться приходить.