Лихорадка

— От нее одни проблемы! Надо просто ее отдать и покончить с этим.

— Ты же знаешь, что я не могу, — отвечает Сирень и снова тянет меня за руку. — Идем.

Я не знаю, чей именно голос — Джареда или моего брата — гневно шепчет нам вслед: «Твоя беда в том, что ты слишком эмоциональна».

8

Кажется, что поросшему травой полю нет конца.

Я далеко не сразу понимаю, что мы не удаляемся от аттракционов мадам, а обходим их по дуге. Сирень ведет меня, держа за запястье. Трава шепчет какие-то тайны на забытых языках и хватает за пятки.

— Чем ты меня накачала? — спрашиваю я. Стараюсь говорить тихо, но мой голос разносится эхом и сотрясает землю. Похоже, Сирень этого не замечает. — Почему я такая?

Кажется, что мир вокруг нас — это громадный пузырь, который вот-вот лопнет, разбрасывая во все стороны зудящие над ухом слова, будто разрушенный улей — пчел. Я ступаю осторожно, чтобы не повредить пузырь, хоть и понимаю, что это опять галлюцинации.

Вижу, как облака извиваются и кувыркаются в темном небе, полностью заслонив звезды. Гром рычит мое имя: это предостережение.

— «Ангельская кровь» и успокоительное, чтобы ты спала. Ты дьявольски сопротивлялась. Чуть не выцарапала ей глаз.

— Правда?

Я ничего не помню. С другой стороны, я не помню и тех кошмаров, которые, как утверждал Линден, преследовали меня после урагана. Похоже, потеря памяти — это единственное чудесное свойство данного средства.

Сирень со смехом произносит:

— Ее Высочество убила бы тебя прямо на месте, если бы не рассчитывала, что ты принесешь хороший доход.

— Она сказала, что у меня волосы, как у ее дочери, — мямлю я. Когда я разговариваю, голоса в траве кажутся не такими громкими. Я постепенно начинаю чувствовать себя лучше. Только надо и дальше говорить и двигаться. Мне даже неважно, куда мы идем. — А ты знала дочь мадам?

— Не-а. Она умерла до того, как я сюда попала, — отвечает Сирень. — А вот Джаред знал. Он здесь вырос.

— Она сказала, что их убили.

— Ее любовник, — Сирень произносит это слово с отвращением, — был уважаемым врачом или кем-то в этом роде. Его и их дочь убили во время митинга за «естественность». По словам Джареда, это сильно искорежило мадам.

Я молчу о том, что мои родители погибли точно так же. Естественники выступают против научных исследований, которые ведутся, чтобы найти способ избавления от вируса, поражающего всех рождающихся детей.

— Могу себе представить, каково это, — говорит Сирень очень серьезно.

Она может себе это представить? Она может не только представить. Мэдди ведь умерла. Джаред так сказал. Ее труп сожгли.

Именно этот факт и убеждает меня в том, что я во власти галлюцинаций: когда мы останавливаемся, трава раздвигается, и я вижу устремленный на меня взгляд необычных глаза Мэдди.

Сирень опускается рядом с дочкой на колени, заставляет ее лечь, шепчет что-то ласковое.

Это не может быть правдой. «Ангельская кровь» шутит надо мной шутки.

В темноте я с трудом различаю еще одну фигуру, которая шевелится рядом с Мэдди. Разум, оказавшийся таким ненадежным, не осознает, кто это, пока фигура не поднимается и не встает напротив меня.

Я чувствую, как пальцы человека переплетаются с моими и крепко сжимаются.

— Габриель! — произношу я.

Это слово получается таким же тяжким, как мой следующий вздох. Я повторяю имя моего мужчины снова и снова, пока он не притягивает меня к себе. У меня подгибаются ноги.

— Прости. — Я чувствую жар его кожи, шепчу ему прямо в плечо: — Мне так жаль!

— Я должен был защитить тебя, — говорит он.

Голос у него хриплый, и я понимаю, что пока я находилась в своем аду, он побывал в своем.

— Нет.

Трясу головой и вцепляюсь обеими руками в его рубашку. Я не узнаю одежду, которая сейчас на нем. Наверное, Сирень дала Габриелю первое, что удалось отыскать, а потом спрятала его здесь от мадам.

Боже! Я прижимаюсь к нему.

— Я не мог пошевелиться, — продолжает он. — Я слышал, как ты кричала. Слышал, как пыталась бороться с этой женщиной. Но я не мог ей помешать.

— Все это ужасно романтично, — раздраженно шипит Сирень, — но пригнитесь, иначе нас всех поймают.

Мэдди жалобно хнычет. Сирень целует ее в щеки и говорит:

— Я понимаю, малышка.

В траве прячется еще кто-то. Кажется, та маленькая светловолосая девочка, которая ухаживала за Габриелем. Обращаясь к Сирени, она шепчет:

— У нее сломана рука. Я постаралась ее зафиксировать, но жар не проходит. От этого воздуха Мэдди только хуже.

Она произносит еще какие-то слова, вроде «пневмонии» и «инфекции». Сирень остается спокойной. Я тоже оставалась спокойной, видя страдания Дженны и понимая, что ничем не могу ей помочь.

— Я думала, что Мэдди умерла, — говорю я так тихо, чтобы меня мог услышать только Габриель.

— Сирень ее спрятала, — объясняет он. — Все спрятались. Эта женщина… мадам… всех напугала до смерти.

— Это из-за Вона, — говорю я. — Он здесь, ищет меня.

Я не слышу, что отвечает Габриель. Освещение аттракционов внезапно включается, и Джаред громко кричит Сирени, чтобы та выходила: все в порядке, мадам не сделает ей ничего плохого. Она никому не сделает ничего плохого. Выходите, девочки, выходите!