Лихорадка

В спальне Эльза приготовила нам «ночнушки». Все это мужские вещи: большая футболка, в которой тонет Мэдди, а для меня — рубашка, спадающая с плеч, и тренировочные брюки, которые не удерживаются у меня на бедрах даже с затянутой тесемкой.

Габриель все еще в душе, и когда я сажусь на кровать, Мэдди устраивается рядом со мной, в руках у нее книжка из сумки Сирени. Это детское издание, с загнутыми уголками и рассыпающимися страницами. Я проверяю год выпуска и вижу, что книга чуть ли не старше моих родителей. Синим карандашом детским неуверенным почерком на ней написано имя: «Грейс Лоттнер». Мэдди указывает на него, водя пальцем по кривой дорожке из углов и линий. А потом, пристально наблюдая за мной, переворачивает страницу. На титульном листе накорябаны цветы, завитушки и, кажется, изображение птицы. Однако среди этих каракуль тут есть и еще что-то. Что-то, что мне с трудом удается разобрать, так все поблекло и смазалось.

«Клэр Лоттнер», а дальше цифры и название улицы. И еще: «Жилой район, Манхэттен, Нью-Йорк».

— Кто это? — спрашиваю я у Мэдди. — Ты знаешь, кто там живет?

Она сдувает со лба челку. Став чистыми, волосы оказались нежными, словно пушок черного цыпленка.

Мэдди переворачивает страницу, указывает на первое слово над изображением двух детей, прыгающих через лужи, и дожидается, пока я прочту его.

Вернувшегося из ванной Габриеля ждут клетчатые пижамные брюки. Они подходят ему идеально, словно он шагнул прямо в призрачное тело сына Эльзы. Ему приготовили и футболку, но его слишком сильно лихорадит и ломает, он отказывается ее надевать.

После того, как Мэдди уходит в кровать — или, вернее, под кровать, — Габриель ложится на матрас лицом к стене. Мне кажется, так он пытается скрыть от меня свои муки. Однако я все равно слышу его затрудненное дыхание, вижу, как под кожей у него дергаются мышцы.

Вымывшись, я возвращаюсь в спальню и ложусь рядом, нежно поглаживая его спину. Его тело закаменело, как у Сесилии в начале родов, когда мы нашли ее на полу спальни. Она была так потрясена своими ощущениями, настолько перепугана, что когда наконец открыла рот, то смогла только завопить.

Габриель не пытается специально издавать звуки, он просто не в состоянии контролировать свои хрипы и судорожные вздохи.

— Я не делаю тебе больно? — шепотом спрашиваю я. — Мне перестать?

Ему не сразу удается выдавить из себя ответ:

— Нет.

Волосы у меня все еще влажные после душа, и подушка намокла, но я слишком устала, чтобы сушить их. Габриель бормочет, что здесь пахнет абрикосами.

— Вот от этого? — спрашиваю я и прядью мокрых волос рисую на его голом плече водяной круг.

Он издает странный звук: видимо, капли воды приносят ему некоторое облегчение. Я рисую волосами новые завитки у него на руке, на поднятом плече, на шее. Его губы слабо улыбаются.

Придвигаюсь ближе. От этого движения скрипят пружины матраса. Мой живот почти касается спины Габриеля, лоб прижат к его голове. Я выдыхаю, и его спина и шея покрываются гусиной кожей. А я думаю: «Это его кожа. Это человек, с которым мне хотелось разделить мою свободу». Мне нужно бы радоваться тому, что у нас появилась свобода быть вместе, разобраться в своих чувствах друг к другу, не опасаясь шума в коридорах, моего зловещего свекра или подвала с останками людей… но, кажется, несмотря на побег, над нами все равно нависает туча.

Я знаю, что мне следует сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас. Я была слишком эгоистична. Пока он справлялся с шоком, которым стал для него мир без голограмм, и терпел наркотическую ломку, я тревожилась о своих сестрах по мужу, грезила пуховыми одеялами и тосковала по вкусу леденцов «Джун Бинз». А ведь это совершенно ни к чему. Все позади. Пора расстаться с Воном, Линденом и особняком, оставить для прошлого какой-то надежный уголок в своих воспоминаниях и больше никогда не говорить о нем вслух.

Но прежде чем я решусь на это, прежде чем оставлю все в прошлом, мне необходимо кое-что выяснить.

— Габриель?

— М-м?

Он измучен, но в сознании. У меня появляется надежда на то, что «ангельская кровь» вскоре утратит над ним власть.

— Когда мы были в грузовике, ты признался, что Дженна говорила с тобой перед тем, как заболеть. Она сказала, что я так сосредоточена на том, чтобы держаться как можно храбрее, что не замечаю угрожающей мне опасности.

Габриель чуть приподнимает голову, но ко мне не поворачивается.

— Я это сказал?

Чувствую, как на меня накатывает разочарование.

— Это действительно было или это наркотический бред?

— Это было, — отвечает Габриель. — Но мне не следовало тебе об этом рассказывать. Я не понимал, что делаю.

Его слова подтверждают мои предположения — это не мое дело. Однако я не могу удержаться и не произнести ехидно:

— У Дженны были от меня тайны.

И тут понимаю, что слишком зла, чтобы прекратить расспросы.

— Она была мне сестрой. Я доверяла ей свои секреты. Что она могла сказать тебе такого, чего не могла сказать мне?